в ожидании самолета. Два студента-электротехника, практиканты из Казани, сочувственно покуривали вместе со мной. Чтобы заглушить нетерпение, я рассказывал им о Булгарском городище. Из разговоров, доносившихся из окна диспетчерской, я понял, что в 9.55 самолет только вылетит из Казани. Положение становилось отчаянным: ведь, прилетев в Казань, мне предстояло еще добираться до нового аэропорта; автобус, я знал, идет около 50 минут, а кто знает, сколько его придется дожидаться…
В 10.20 послышался рокот мотора, и аккуратненький «Л-410», пробежав по земле, остановился напротив калитки. Пока высаживались пассажиры, пока из самолета выбрасывали привезенные пакеты и ящики и загружали в него местную почту, я с усилием давил в себе нервное напряжение. Но, как ни был взволнован, постарался, когда наконец взлетели, разглядеть с высоты поляну «Малого городка», где Ленька Беляев в это утро вкалывал с мальчишками без меня.
В 11 мы были в Казани. Оба студента бежали через поле вместе со мной, показывая мне дорогу к автобусу. Автобус стоял на своем месте, но, как выяснилось, отойти должен был только через 15 минут. Ждать было невозможно. Неподалеку стояло такси с погашенным огоньком, я кинулся к водителю:
– Занят? Может, подбросишь до нового аэропорта?
Он помотал головой.
– На самолет опаздываю! – крикнул я, стараясь его разжалобить, и он сразу же стал хозяином положения.
– Пятнадцать, – сказал он.
– Десять, – возразил я (по счетчику это должно было стоить рублей пять-шесть).
– Двенадцать, и не будем спорить.
Я сел, мы помчались. Он гнал машину так, что дух захватывало, и в 11.35 я был на месте.
Москва встретила дождем. Теперь все осталось позади: долгий подъем от пристани в гору – среди сосен, по мягкому рыжему ковру осыпавшейся хвои (вид и запах этого леса напомнили мне детство в Правде); мечеть, минарет и мусульманские мавзолеи на фоне среднерусского пейзажа с церковкой начала XVIII века; изумительный вид с крутизны городища на затопленную пойму Волги (бесчисленные протоки, заводи, островки, озера и едва различимый противоположный берег, за который закатывался красный шар солнца); путь на раскоп ранним утром по полю, засаженному подсолнухами и горохом, под пение жаворонков; изнуряющая жара на раскопе и висящая в воздухе белая пыль от разбираемых нами каменных завалов; отдых в тени дубов, на краю травянистого рва, выкопанного шестьсот лет назад, и наши с Ленькой разговоры; плутовские рожи мальчишек, которые в перерывах азартно резались в карты и охотились на сусликов (на прощанье они написали палочкой на моей загоревшей до черноты спине: «Семеныч – мужик что надо!»), и великолепное пойло, которое приготовил Игорь для прощальной попойки (лимонный ликер пополам с разбавленным спиртом). Все, все осталось позади. Еще один кусок жизни отыгран. Еще одна дверь захлопнулась за мной, сказал бы Флобер.
Что такое произведение искусства? Это не «Джоконда», не Токката и фуга ре минор, не «Я вас любил…». Это – воплощенный в той или иной форме единый
