оизведения мёртворождённые, то есть сочинённые, из жестянок сложенные, пусть даже и очень талантливые, а есть – живые, которые прорастают из человеческой души. Но тот, из чьей души это прорастает, как правило, не может дать себе ясного отчёта, что растёт, откуда растёт, почему растёт и что в итоге вырастает. А со стороны это лучше видно. Конечно, как современник, я не могу совершенно определённо сказать, в каком ранге Александр Григорьевич окажется в будущем, это рассудят время и любовь читателей. Но могу сказать абсолютно правдиво: Александр Раков пишет настоящее, живорождённое, потому что оно перетекает из души писателя в наши души. Кроме того, то, что пишет Раков, – значительно. И читатель чувствует, осознаёт, что в былинках есть нечто, совершенно ни на что не похожее, нечто, чего нельзя назвать иным словом, кроме того, которое писатель сам нашёл – былинки, то есть то, что было, правда жизни.
Ю.К. Руденко
Чуткий читатель понимает, что в былинках есть что-то родное, коренное – то, что в литературном процессе называется узнаваемой традицией. Эта маленькая прозаическая миниатюра, рождённая когда-то Тургеневым, потом продолженная некоторыми другими классиками, у Александра Григорьевича выглядит как исповедь. Но – ив этом изюминка! – к каждой былинке обязательно добавлена поэзия. Как правило, это поэзия не авторская – чужая, но прочувствованная, пережитая писателем, составляющая внутренний контрапункт того, что исповедует Раков. Былинки – это рождённый, открытый Александром Григорьевичем новый жанр литературной миниатюры.
Руденко Юрий Константинович,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой истории западноевропейской и русской культуры исторического факультета Санкт-Петербургского государственного Университета
Урок первый
Предисловие автора
Жизнь – Правдою права и тишиной – разведка. Прекрасные слова произносимы редко. Вдогонку кораблю спешит ночная птица. Печальное люблю однажды говорится. Потом из тёмных стен спешит гулять по свету в мучительный размен на мелкую монету. И юную печаль тревожит старой тенью, заманивая в даль к пустому повторенью.
Как-то по-школьному звучит название книги, вам не кажется? Ну да, «школьные годы чудесные» в такой далекой дали, что уже и симпатичные одноклассницы вспоминаются с заметным трудом. А учителя и подавно. Да и «танцевать я давно разучился и прошу вас меня извинить». Но название это я дал совсем не случайно: жизнь наша состоит из разных по значимости эпизодов, которые я называю «былинками»: это события в личной, трудовой, церковной и духовной жизни. По-разному влияя на самую нашу жизнь, сцепляясь с другими, они и создают тот стержень, который крепит наше существование на земле, соединяет или, наоборот, отъединяет от Бога.
С момента Таинства Крещения Господь нежно берет нашу ладошку в Свою и бережно ведет по жизни. Если не получается сразу, Он терпеливо повторяет задание, потом дает возможность справиться с ним самостоятельно. Бывает, что ученик остается и на второй год – для вящей пользы. Час за часом, день за днем, год за годом мы под водительством Учителя набираемся ума-разума, укрепляемся духовно, готовимся к жизни вечной.
А так как ситуации, душевные переживания, драмы и даже трагедии у самых разных людей весьма схожи, то я с уверенностью могу сказать, что описанные мной «былинки» по сути своей близки очень и очень многим. Другое дело, как мы находим, если получается, выход из создавшихся положений. Вот здесь наш безценный опыт может пригодиться всем – при случае – дабы не повторять чужих ошибок.
Вот вкратце мое объяснение «школьному» названию книги.
Мы любим новизну,
А больше – повторенье:
За волнами волну,
За ночью – пробужденье.
Молитва или песнь,
Признанье или праздник,
Раз повторенье есть,
То жизнь еще прекрасна!
За миг и мир возник!
Любовь и вдохновенье —
Неповторимый миг,
А словно – повторенье.
Пусть, как в засаде рысь,
Готовит жизнь развязку,
Мы жизнь, как в детстве сказку,
Упросим: повторись!
Пожелание издателю книги
Редактор мой, прости-ка, не досаждай перу: велишь убрать «былинку», а я не уберу. Ее ловил я смутно, искал ее следы в сомнении минутном, в молчании звезды. В покинутой отцами безбрежности веков, в несбыточном мерцанье далеких огоньков. Она в осенней прели, в улыбке старика, на мокрой акварели – в лиловости мазка. И в камне, и в железе я выискать берусь особую, поэзии доверенную грусть. Она строку держала, томилась, как птенец, и без нее, пожалуй, стихам моим – конец.
