лась на перила парома и попыталась игнорировать холод, пробиравшийся сквозь тонкую ткань моих джинсов.
Раньше мне нравилось любоваться закатом над Па́млико – большим заливом, разделявшим мой остров и материковую часть Северной Каролины. Он заставлял меня верить, что на свете нет ничего невозможного.
Теперь я чувствовала только одиночество, горечь и холод.
В этом нет никакого смысла. Океан – не живое существо, и было глупо на него обижаться, но я чувствовала только обиду. Словно он меня предал.
Будь у меня выбор, я бы держалась от него как можно дальше. Но я жила на Окракоке – самом южном из островов Внешних Отмелей. В моем случае избегать океана было так же нелепо, как обещать себе, что в новом году не будешь есть вредную еду и делать зарядку каждый день. Конечно, может, ты и продержишься пару дней, но, в конце концов, снова окажешься на диване, поедая печенье и бездумно пялясь в телевизор.
Над головой раскричались чайки. Я прибавила звук в айподе, чтобы хрипловатый голос моего любимого певца заглушил грохот мотора и непрерывный рев ветра и волн.
Еще совсем немного.
Я подняла голову и глубоко вдохнула. Музыка в наушниках полностью перекрыла шум океана, но ничто не могло избавить меня от этого резкого, соленого запаха. В этом смысле я не отличалась от других жителей Внешних Отмелей: запах океана пропитал все части моей жизни. Мою одежду, мой дом и абсолютно все воспоминания, как хорошие, так и плохие.
Вибрации паромного двигателя под моими ногами стали медленнее. Мы приближались к берегу.
Я оторвалась от перил и протиснулась между припаркованными машинами, чтобы добраться до своего ярко-красного скутера. Его подарили мне родители еще в те далекие времена, когда у них была дочь, которой они могли гордиться.
Забравшись на сиденье, я потерла свои замерзшие пальцы. Впереди, между машинами, появился человек. Это был Генри – один из немногих людей в этом мире, которые мне действительно нравились. Он работал на пароме, курсирующем между Окракоком и Хаттерасом, столько, сколько я себя помню.
Его огрубевшее от холодного, просоленного воздуха лицо засветилось от радости.
– Мер. – ветер играл с его седыми волосами, но он, кажется, совсем этого не замечал. – Мой любимый пассажир.
– Спорим, ты говоришь это всем девушкам.
– А вот и нет. Мне просто нравятся люди с вечно сердитым лицом.
Я улыбнулась ему краешком губ.
– Ах, Генри, какой же ты очаровашка. И почему ни одна резвая дамочка из дома престарелых еще не захомутала такого красавца?
– А кто сказал, что этого еще не произошло? – сказал он, весело подмигнув.
– Если у тебя было романтическое свидание, то я хочу услышать подробный рассказ.
– Давай так, – он поежился в своей огромной куртке. – Я все расскажу, если ты назовешь имя парня, с которым встречаешься на Хаттерасе.
Воу. В один момент мое любопытство обернулось против меня. Я тяжело сглотнула и отвела взгляд.
– Нет никакого парня. Просто скучная работа в галерее игровых автоматов.
– Ну да, как же. Ты поднялась на паром с таким смущенным и мечтательным выражением лица, – он закатил глаза и обиженно посмотрел на меня. – Никогда не видел, чтобы игра в пинбол оказывала на кого-то такое воздействие.
– Тот факт, что ты считаешь, будто в игровых галереях все еще стоят автоматы с пинболом, только подчеркивают твой возраст. И я не выглядела «смущенной» и «мечтательной», – я прищурилась. – Ни разу за всю свою жизнь.
– А я уверен, что выглядела.
– В следующий раз, когда пойдешь в больницу, не забудь проверить зрение.
– С моим зрением все в порядке.
Генри облокотился на грузовой автомобиль, и его лицо стало серьезным. Он прищурился, отворачиваясь от лучей заходящего солнца.
– Я просто надеюсь, что этот парень, кем бы он ни был, достоин тебя. Подо всем этим… – он помахал рукой в сторону моих рваных джинсов, черного худи и фиолетовых прядей, смешанных с моими натуральными, темными волосами, – … скрывается хорошая девочка. Тебе нужен парень с большим сердцем и острым умом, который сможет бросить тебе вызов.
Я фыркнула.
– Даже если бы такой парень существовал, я была бы его недостойна.
Я произнесла эти слова, не подумав. Они были правдивыми, но прозвучали с такой злостью и отчаянием, что в воздухе повисла неловкая тишина.
Проклятье.
Генри уставился на меня. Его глаза тонули в глубоких морщинах, но я все еще могла различить в них
