Покажите-ка лучше фотографию брата.
Орфамэй торопливо спрятала платочек, достала что-то из сумочки и протянула через стол мне. Оказалось, это конверт. Тонкий, но там вполне могла уместиться парочка фотографий. Заглядывать внутрь я не стал.
– Опишите его, – сказал я.
Орфамэй задумалась. Это дало ей возможность привести в движение брови.
– В марте ему исполнилось двадцать восемь. У него светло-каштановые волосы, причем гораздо светлее, чем мои, и голубые глаза – тоже посветлее моих. Волосы он зачесывает назад. Очень рослый, выше шести футов. Но весит всего сто сорок фунтов. Тощий. Носил светлые усики, но мать заставила сбрить их. Сказала…
– Можете не продолжать. Они потребовались священнику для набивки подушечки.
– Не смейте говорить так о моей матери! – взвизгнула Орфамэй, побледнев от ярости.
– Оставьте. Я вас не знаю. Но корчить из себя пасхальную лилию не стоит. Есть ли у Оррина какие-нибудь особые приметы: родинки, шрамы или вытатуированный на груди текст двадцать третьего псалма? И краснеть вовсе не обязательно.
– Незачем кричать на меня. Что же не смотрите фотографии?
– Потому что снят он, скорее всего, одетым. В конце концов, вы его сестра. Вы должны знать.
– Нету, – выдавила она. – Только маленький шрамик на левой руке – ему удаляли жировик.
– Что вы можете сказать о его привычках, кроме того, что он не курит, не пьет и не ухаживает за девушками? Каким образом он развлекается?
– Как… откуда вы узнали это?
– От вашей матери.
Орфамэй улыбнулась. А я уж было решил, что она не способна улыбаться. Зубы у нее были очень ровные, белые, и она не старалась демонстрировать их. Это уже кое-что.
– Вы догадливы, – сказала она. – Оррин много занимается, потом у него есть очень дорогой фотоаппарат, он любит снимать людей, когда те ничего не подозревают. Иногда это их бесит. Но Оррин говорит, что людям надо видеть себя такими, как они есть.
– Будем надеяться, с ним этого никогда не случится, – сказал я. – Что у него за аппарат?
– Маленький, с очень хорошей оптикой. Снимать можно при любом освещении. «Лейка».
Я полез в конверт и достал две небольшие, очень четкие фотографии.
– Снимки сделаны вовсе не «лейкой», – заметил я.
– Нет-нет. Его снимал Филип. Филип Андерсон. Молодой человек, с которым я одно время встречалась. – Орфамэй вздохнула. – Очевидно, потому-то я и обратилась к вам, мистер Марлоу. Потому что вас тоже зовут Филип.
Я буркнул: «Угу», но был слегка тронут.
– Что же сталось с Филипом Андерсоном?
– Но мы говорили об Оррине…
– Знаю, – перебил я. – Но что сталось с Филипом Андерсоном?
– Живет все там же, в Манхэттене. – Орфамэй отвела взгляд. – Матери он очень не нравился. Вы, наверное, знаете, как это бывает.
– Да, –
