непроизвольно тянулась к ящику стола, нос был в сизых прожилках, а белки глаз нехорошего цвета.
– Ох, как же мне все надоело, – вздохнул я.
– Что надоело? – рявкнул Гренц.
– Коротышки в крошечных кабинетах, любители изрекать прописные истины, которым грош цена. Я пятьдесят шесть часов проторчал в камере, где никто меня не доставал. Им там это ни к чему. До поры до времени, если что – церемониться не станут. За что я угодил за решетку? Меня подозревают. Что это за судебная система, которая позволяет бросить человека в камеру для уголовников только потому, что копу не удалось получить ответы на свои вопросы? Какие у него улики? Телефонный номер на отрывном календаре? Что он хотел доказать, посадив меня за решетку? Только то, что это было в его власти. И вы туда же – пыжитесь в своем кабинетике размером с ящик для сигар. Прислали ко мне среди ночи этого перепуганного неженку. Думали, пятьдесят шесть часов в камере превратят мои мозги в жидкую овсянку? Ждали, что я буду скулить у вас на коленях, умоляя погладить меня по головке, потому что мне одиноко в большой страшной тюрьме? Бросьте, Гренц. Пропустите глоток, если неймется, и будьте человеком. Делайте свое дело, только засуньте подальше свой кастет. Если вы чего-то стоите, справитесь и без него, если нет, то расколоть меня кастет не поможет.
Гренц выслушал меня и кисло ухмыльнулся:
– Полегчало? А теперь, когда раздали всем на орехи, займемся вашими показаниями. Будем отвечать на вопросы или сами все расскажете?
– А это я не вам говорил. Так, воздух сотрясаю. И не собираюсь я давать никаких показаний. Вы юрист, и вам известно, что я не обязан отвечать на ваши вопросы.
– Не обязаны, – холодно сказал Гренц. – А закон я знаю, знаю и то, как обходится с законом полиция. Я даю вам возможность оправдаться. Не хотите – на здоровье, мне плевать. Завтра в десять утра я предъявлю официальное обвинение, после чего состоится предварительное слушание. Вы можете выйти под залог, хотя я буду против, но если получится, устрою так, что это обойдется вам в кругленькую сумму. Решайте.
Гренц посмотрел на бумагу, лежавшую на столе, прочел ее и перевернул.
– В чем меня обвиняют?
– Тридцать вторая статья. Сообщничество после совершения преступления. Тюрьма строгого режима. До пяти лет в Квентине.
– Сначала Леннокса поймайте, – осторожно заметил я.
Судя по его виду, Гренц явно что-то недоговаривал, но откуда мне было знать, что именно.
Он откинулся на спинку стула и принялся катать ручку между ладонями. Затем улыбнулся. Происходящее его забавляло.
– Поймаем. Такому, как Леннокс, трудно спрятаться, Марлоу. С его-то шрамами в пол-лица, не говоря о седине. А ведь ему всего тридцать пять. И у нас есть четыре свидетеля.
– Свидетеля чего?
Я почувствовал, как горечь подступила к горлу, совсем как в тот день, когда капитан Грегориус заехал мне в шею, которая, кстати, все еще болела. Я осторожно потер припухлость.
– Не прикидывайтесь, Марлоу. Судья из Сан-Диего вместе с женой провожали сына с невесткой
