остановился, и он вышел на промазученый гравий какой-то маленькой,
утонувшей в зелени станции. С платформы к нему шел высокий мужчина в мотоциклетном
шлеме и в забрызганных грязью сапогах.
Через две минуты поезд тронулся. Пока Прокопий Иванович и Бояркин пробирались к
своему купе, промелькнуло название станции.
Вечером они сидели друг против друга за маленьким столиком, смотрели в окно и
думали каждый о своем. Лицо старика в последних отсветах солнца казалось грубым и
бугристым, как ласточкино гнездо. Непонятно было, куда исчезла его насмешливость.
– Леспромхозовский я, – вдруг сообщил он, – правда, уж пятый год на пенсии.
Старуха, слава богу, есть. Внуков и детей уйма. Одна дочь в Ленинграде. Приглашают жить к
себе. А мы деревню любим, задумчивость, в общем. Жить-то ведь надо так, чтобы успевать
соображать, что живешь. В Ленинграде, к примеру, или в Москве все бегут как угорелые.
Бегут, бегут… Остановиться бедным некогда. Едят-то прямо на ногах в магазинах.
– В кафетериях, – с улыбкой уточнил Николай, которого сейчас как раз и притягивало
это "бегут".
0н вообразил светлый и прекрасный город, в который приедет. Сначала пойдут старые
маленькие, даже скособоченные домики, которые постепенно сменятся высокими и
светлыми. Маленькие домики портили всю картину, а вот если бы, как в ворота, сразу
вкатить в настоящий город… Николай даже вздохнул взволнованно.
– Зря я над ним смеялся-то. Он ведь фронтовик, орденоносец, – говорил между тем
Прокопий Иванович, – а вот у меня по-другому вышло. Нас, леспромхозовских, вначале
взяли на войну, а потом вернули. Девки да бабы в нашей работе слабоваты. Тяжело было –
тоже мурцовочки-то хлебнули… Война, она ведь по всей территории была, хотя сам-то фронт
только с краю… Это уже в пятидесятых годах один военкоматовский увидел мой белый билет
и говорит: ты же, мол, здоровый как бык. Ох, я и выдал ему! Они же сами мне этот билет
всучили. Сколько я ходил, уговаривал. Но, с другой стороны, и они правы – надо было кому-
то лес валить. А как по справедливости – кому нужно было на смерть идти, кому нет? Как тут
рассудить? Вот у тебя деды есть?
– Нет, – ответил Николай. – Одного в сорок первом убили, другого, кажется, в сорок
втором.
– Н-да-а, – напряженно пошевелив губами, пробормотал старик. – Вот тут и
разберись… Если бы я погиб на войне, то не было бы моих шестерых девок. И внуков бы они
не нарожали. Но, может быть, твой дед тогда остался бы, и у тебя теперь было бы больше
родни. Ты, конечно, и не думал об этом, а я на пенсии только о таком и думаю. Самое-то
страшное в войне то, чего мы не понимаем и даже не можем по-настоящему понять. Страшно
то,
