размер ноги только у сынишки золовки, но они живут в Германии.
Слышу спешное шлёпанье босых ног, с трудом отрываю взгляд от чужой обуви и вижу мужа. Он стоит, опираясь на стену прихожей, и так же неотрывно, как и я до этого, смотрит на обувь. Постепенно лицо у него становится такого же серо-голубого оттенка, что и у моего плаща.
– Кажется, нам надо поговорить, – наконец, выдавливает он.
– Действительно, поговорить нужно – стараюсь отвечать спокойно, несмотря на желание рассмеяться, – потому что идёт дождь.
Утро
Каждое утро начинается взглядом в окно. Нетерпеливым. Ищущим.
Болезненная необходимость появилась недавно – в момент, когда причины смотреть не стало. Ещё недавно можно было недоумённо пожимать плечами и делать вид, что происходящее не имеет к тебе никакого отношения, задирать нос, притворяться, что всё равно.
Безмолвная тень несколько месяцев кружила рядом, вызывая противоречивые чувства. С одной стороны, это льстило тщеславию, ни у кого из девчонок не было такого преданного поклонника, а с другой – злило, потому что благодаря ему она стала главным посмешищем в классе.
Но как только тень исчезла, растворилась в тумане, таком же густом, как и сегодня, стало ясно – её очень не хватает.
Молочная занавесь за окном играет в кошки-мышки: то даёт надежду, когда клочья тумана складываются в подобие знакомой долговязой фигуры, то отбирает. Дрожь. От утренней прохлады?
Возмущённо скрипит кровать, не желая понять чувств хозяйки. Напоминает, что её спинка не предназначена для того, чтобы по ней топтались пусть и босыми ногами. Да и зачем терзать мебель, если ничего не видно?
Разве что для того, чтобы порадовать соседей неприбранным видом. Или дать кумушкам возможность обсудить поведение взбалмошной девчонки, что с утра крутит полуголой задницей в окне.
Плевать на соседей!
Кто будет думать о них в момент, когда глубоко внутри сгорают последние капли надежды?
Сколько раз она злилась, кричала, игнорировала, но наступало новое утро, и он встречал её возле дома, смотрел своими мрачными, как вода в колодце, глазами и шёл рядом, хоть она и пыталась его прогнать.
– Ты и правда, хочешь избавиться от этого клоуна? – спросил её тогда Васька, хитро прищурив по-кошачьему зелёные глаза. По взглядам одноклассников, что вмиг забыли о своих делах, она поняла, что если сейчас отказаться, то потом ей никогда не вернуть уважение, и согласно кивнула.
Две минуты! Им понадобилось всего две минуты, чтобы лишить её того, без чего она уже не могла обойтись, но ещё не знала об этом.
Ровно две минуты она стояла на крыльце школы, а Васька прижимал её спиной к себе и беззастенчиво лапал её грудь. Ничего кроме глаз напротив – беспомощных и удивлённых – она не видела, хотя за шоу наблюдала половина учеников школы. И рук Васькиных не чувствовала. А потом тот, для кого они играли, развернулся и ушёл…
Солнце
