>
Сунули его, по окончании школы, в СПТУ и там он с грехом пополам научился трактором управлять. С его-то двумя извилинами и это достижением невиданным было. Заводить только инструктор три месяца его натаскивал. Не врубается – хоть ты кол у него на голове теши. В армию, правда, взяли, здоров потому что физически был. Природа матушка она ведь как, если где-то не додаст, то в другом месте обязательно навалит с избытком. Вот и Емельке не поскупилась по поговорке.– "Сила есть – ума не надо". В танковые войска служить его военкомат направил. Танк – он ведь тот же трактор, только с пушкой. Умеешь трактором управлять, значит, и танком сумеешь. Те же рычаги. Вот и ворочал их Емеля два года. Даже пару значков ему Родина на гимнастерку пришпандорить разрешила за старательность. Отслужил, демобилизовался, как положено. Домой вернулся, в родную деревушку. Только пока служил, времена переменились. Колхозы самораспустились и работы в деревне не стало. А жил Емеля вдвоем с матерью пенсионеркой. Пенсия у нее мизерная, едва на хлеб хватает, а больше ни на что не остается. Живут, с хлеба на воду перебиваются. А демобилизовался осенью, зима впереди, в местах тех лютая. Лежит Емеля с утра до ночи на печке русской и в потолок поплевывает. Мать с утра
на приработки бежит, она в бывшем правлении уборщицей подрабатывала, а теперь значит в Акционерном обществе. И там каждый день при встрече с бывшим председателем, а теперь Генеральным директором, просит Емелю на работу принять. И ей там каждый день вежливо объясняют, что не нужны им зимой трактористы. Вот весна наступит с посевной, тогда и поговорим. А Емеле все до лампочки. Нет работы, да и хрен то с этим. Материных пустых щей похлебает и опять на печке в потолок пузыри пускает.
Утром как то мать ему и говорит: – Емелюшка, дрова-то у нас заканчиваются совсем. Надо бы в лес смотаться, заготовить. Вот только как их оттедова приволочь, ума не приложу? Замерзнем ведь. Вон, на растопку только одну и осталось, десяток полешков,– поскреб Емеля в голове своей кудлатой, месяца два не мытой после армии, с печки слез и за водой на речку пошел. Давно, уж с самого утра, чайку хотелось хлебнуть, а в хате вся посуда сухая. На речку пришел, прорубь продолбал ломом и воды зачерпнул. Глядь, а в ведре щученок плещется. Так себе грамм на 300-а. Все равно хорошо на халяву-то. Уже можно уху варить. Обрадовался Емеля и хотел уже щуренку рыло зубастое свернуть. И тут щуренок заверещал человеческим голосом, да еще и по-русски, с новгородским диалектом:
– Отпусти ты меня, ЕмельянушкО, отблОгодОрю ужО тебя, сокол, за доброту,– Емелю натурально чуть "кондратий" не хватил, аж ручонки затряслись и не удержал скользкого щуренка в них затрясшихся. Тот и вывалился прямо в прорубь. Вынырнул, да и молвил водой плюясь: – СпОсибо, тебе ЕмельянушкО. Вот тебе от меня кОлечкО волшебнО. Надень его на палец и как только нуждишка возникнет кОка, ты только скОжи,– "По щуренкину веленью, по мОму хотенью" и проси чО хошь, хочь икру зОморску бОклОжанну по 45 тыщь рублев за банку,– сказал это вот и на лед кольцо выплюнул. Емеля кольцо поднял, хотел спасибо сказать рыбине, а той уж и не видать, только вода паром исходит и плещется.
Пожал Емеля плечами, шинелью дембельской, с погонами черными прикрытыми и кольцо халявное, дареное на мизинец нацепил. На другие пальцы не полезло. И проверил тут же, не обманул ли его щученок: – Ну-ка,– скомандовал,– вёдры, по щурячьему велению, по мому хотенью, шагом марш домой сами и с песней,– выговорить не успел, а ведра подхватились и расплескивая воду, заскользили к хате Емели и, песню на два голоса заголосили,– "Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернется, ты Тольку жди",– Слова малость путают, но хорошо получается – душевно.
Емеля сзади следом еле поспевает. Так и ввалились в избу. Впереди ведра голосящие, сзади Емеля запыхавшийся. Хорошо, что мать на работу ушла и всего этого не увидела. Нервы у старушки, совсем расшатанные жизнью заморочной, могло и сердечко не выдержать.
Сел Емеля на табуретку и в затылке чешет.– "Эт что значится, получается, выходит, чо захочу теперя, то и будет сделано? А что там щуренок про икру заморску-то сказывал? Ну-ко по щурячьему веленью, по мому хотенью, живенько икорки бокложанной, да заморской чтоб сюда баночек 200-ти.
И откуда ни возьмись коробки картонные появились, штук пятьдесят. Всю горницу заполнили, а две прямо на коленях Емельевых материализовались. Едва подхватить успел. На коробках написано чей-то не по-русски. Значит, заморские точно. Открыл Емеля коробку одну, а там трехлитровые банки стеклянные и бумажка на каждой приклеена. А на бумажке бОклОжан изображен и опять что-то не нашими буковками напечатано. Емеля тут же пару банок вскрыл и с голодухи их в пять минут опростал. Даже без ложки. Не боярин чай. Наелся икры этой на всю жизнь оставшуюся, замутило даже слегка, после щей-то постных. Сидит, переваривает. Тут и маманя заявилась с работы. Увидала коробки и заволновалась: – Эт-то что еще за такое?– Емеля ей объяснил про щуренка и так при этом сытно отрыгнул, что мать сразу все поняла, успокоилась и спрашивает.– И куда нам этакая прорва икры этой? Ведь за пять лет не съесть. Соседям что ли пораздавать?
– Да хоть и им. Мне не жалко.
– Ты
