ли сороки, извещая остальных обитателей леса о том, что группа двуногих с оружием ломится через чащу, не разбирая дороги.
Два аккумулятора, давали надежду, продержаться полчаса наверняка. А больше Мишке было и не нужно. Выбрав холмик, он залег на краю полянки, заросшей молодняком и, расчистив от травы предполагаемый сектор стрельбы, выложил перед собой обе «Оспы».
Немцы шли за ним по пятам и уже через пять минут первый кинолог с овчаркой на поводке, выскочил на полянку заросшую подлеском. Пес хрипел, удерживаемый немцем и с треском проламывался сквозь прошлогоднюю траву. Эту «сладкую парочку» Мишка сжег двумя короткими импульсами с каким-то садистским удовольствием:
– Получи, фашист, гранату от советского солдата!– Вспомнил он расхожую фразу и, сплюнув, отполз за гранитный валун, торчащий у него за спиной.
Прожженная насквозь овчарка, скулила, барахтаясь в траве и бежавшие следом за кинологом егеря, на открытое пространство выбегать, не рискнули. Залегли и затаились. Раздалось несколько резких свистков – это офицеры отдавали команды:
– «Обойдут с флангов. Живьем взять хотят»,– подумал Мишка, не разбирающийся в системе сигналов свистом, но и без этих знаний он понял, что они означают. Немцы не стреляли.
– Хрен вот вам, козлы,– процедил он сквозь зубы и выцепив взглядом равномерно шарахающуюся траву, влепил туда «тройкой», устроив Аутодафе еще одному нерасторопному егерю.
Сухая трава вспыхнула погребальным костром, и в его пламени немец завизжал так, что у Мишки волосы зашевелились на голове:– «Жуткая хрень – эта Оспа»,– подумал он, а немцы по-прежнему не стреляли, шурша слева и, справа от него:
– «Сколько их всего там?»– Мишка взглянул на часы мельком.– «Вроде уже время "Ч". Пора бы уже. Еще бы минут пять продержаться»,– сжав в каждой руке по «Оспе», он перебежал к примеченной вековой сосне и, укрывшись за ее стволом, достал мелькнувшего егеря в камуфляже.
Немец вломился живым факелом в заросли сосняка и папоротника, молча, с хрустом обламывая сухостойные хворостины и замирая в них:
– «Повезло придурку, сразу загнулся»,– подумал Мишка, и ему стало жаль, горящий уже в трех местах по его вине лес:
– «Хрен эти козлы тушить станут»,– вздохнул он. Еще двоих Мишка расстрелял в упор, когда они уже прыгнули на него, выскочив в своих маскхалатах чуть ли не из-под его ног, когда он собрался снова сменить позицию.
Перепрыгнув через убитых и стреляя во все, что шевелится, Мишка с новыми силами, попытался оторваться от преследователей, и тут ему подломило ноги, будто огромным прутом металлическим, кто-то с размаху врезал по ним, и он полетел, кувыркаясь через голову. Придя в сознание, увидел склонившееся над ним лицо в фуражке:
– Отпусти оружие. Сопротивление бессмысленно,– сказал офицер по-русски, медленно, почти по слогам и Мишка попытался повернуть голову влево, чтобы взглянуть на руку, но это ему не удалось. Голову держали жесткие ладони, и Мишка плюнул в склоненное над ним лицо. Лицо отшатнулось, поймав плевок, а сидящий на груди у Мишки егерь в пестрой куртке, хлестнул его по щеке зло, но аккуратно.
– Русише швайне,– прохрипел он при этом и ударил сжатым кулаком по предплечью, принуждая, таким образом, пленника выпустить оружие.
– Сука,– просипел Мишка, выплевывая кровь и осознавая в бессильной ярости, что буквально распят егерями на земле. Не меньше десятка их удерживали его тело и как ни странно, но у него, находящегося в беспамятстве, им не удалось выдернуть «Оспы» из рук. Облепили и пытались выкрутить рукояти из ладоней.
– Хрен вам, козлам,– прошипел Мишка и нажал на оба спуска одновременно. Импульсы плазмы, рванувшие из стволов, сжигали траву и землю, заставляя отпрыгивать немцев и ослаблять хватку, а последнее что он увидел, выворачиваясь бешеным усилием из-под навалившихся на него егерей и уже почти сев – это направленный ствол пистолета ему в лицо и яркую вспышку. А затем навалился мрак и был он осязаем настолько, что Мишка ворочался в нем, как в паутине и пытался выплюнуть из горла тугой ком, мешавший дышать:
– «Где я?»– думал он, пытаясь дотянуться руками до лица, но руки не слушались и не ощущались совершенно.– «Это я умер?»– почему-то пришла в голову мысль, с оттенком вопросительным.– «Нет, я же думаю, а Сур говорил, что методика технически доведена до совершенства. Тогда почему я не возвращаюсь в дом Силиверстовича?»– мысли эти звенели в голове и дыхание его, вдруг ставшее свободным, хриплым клекотом вырвалось из груди, будто это не он дышал, а кто-то рядом, чужой:
– «Вот, блин, попал!»– с тоской подумал Мишка.– «А начиналось все так здорово»,– и ему вдруг вспомнилось детство, школьные годы, армия и жизнь на гражданке, после демобилизации. Ясно, ярко и будто не его прожитые годы, а опять же кого-то другого. И увиделось все как бы со стороны, чужими глазами.
Мишка Соболев ничем таким особенным с детства не
