бомбардировщики, рвавшиеся к Москве. Громче и отчетливее слышалась орудийная канонада.
Жители деревни Тимонова, руководимые моим дедом – Киселевым Иваном Филипповичем, бывшим в то время председателем колхоза, прятали в тайниках муку, зерно, соль, сахар, мясо мелкого скота, птицы и многое другое. Крупный рогатый скот колхоза и некоторых селян был эвакуирован с отходом частей Красной Армии. Временно, как председателю колхоза, покинуть деревню пришлось и моему деду. Иван Филиппович прожил трудную жизнь. Двенадцать лет шагал трудными дорогами трёх войн, организовал колхоз и был его первым председателем.
Деревня, словно вымершая, в ночное время погружалась в глухую темноту. Люди боялись зажечь свет, лишний раз протопить печи. Все ожидали неминуемого прихода немцев.
И это случилось. Примерно 20-го ноября первая немецкая разведгруппа на трех танкетках вошла в деревню. В тот день мы гостили у бабушки, дом которой находился в северной части деревни. Маленького брата, которому было чуть больше месяца, мама оставила с дальним родственником – дедом Федором, гостившим у нас и не уехавшим в связи со сложившейся обстановкой.
При возвращении домой в боковом прогоне деревни мы увидели небольшую толпу сельчан, которые возбужденно махали руками, кричали и кому-то кланялись. Некоторые были с иконами. Подойдя чуть ближе, мы увидели немецких солдат. На ломаном русском языке они что-то выясняли, показывая руками в сторону Москвы. Одна из старух, держа в костлявых руках икону и неистово крестясь, не скрывала радости приходу новой власти, надеясь, что она отомстит прежней за доставленные ей унижения и вернет все, что у нее было отнято. Ее можно было понять. Раскулаченная в тридцатые годы, она затаила злобу на советскую власть. Найти себя в новых условиях не могла и не хотела.
Ее семья не была кулацкой. Обычные середняки, которые любили свою землю и умели на ней работать. Им, как и многим в то суровое время, не повезло. Каток всеобщей коллективизации подмял и сломал их. Затаенная обида как внутренний нарыв душила и озлобляла, изматывала им нервы. Даже врага, топтавшего коваными сапогами священную русскую землю, разорявшего наши города и села, убивающего тысячами ни в чем не повинных стариков, женщин и детей, она приняла с радостью и надеждой, что наконец-то наступит жизнь, о которой мечтала.
Увидев нас, эта старушка торопливо направилась к нам. Ее сморщенное лицо выражало злобу, выпученные глаза горели ненавистью. Угрожающе размахивая клюкой, она вплотную подошла к маме и прошипела:
– Ты, председательская су…… беги отсюда со своим щенком, а то ненароком привяжут к танкам и разорвут как бешеных собак.
Легко понять, что чувствовала мама в этот момент. Боялась не за себя, за меня. Подхватив меня на руки, она ускоренным шагом направилась к дому. Отдышавшись, мама рассказала деду о происшедшем. От слов старухи она долго не могла успокоиться. Насторожился и я, словно повзрослев, хотя мне было всего пять лет. Слова «война и враг» стали
