его жалование в итоге.
– А что за пессимизм в голосе, товарищ старший лейтенант?– хлопнул его по плечу налитому, обтянутому офицерским сукном, майор.– Наливай, старшина.
Старшина не стал ждать дополнительной команды и набулькал по сто грамм в граненые стаканы, а старший лейтенант вздохнул и махнул рукой:
– Откуда оптимизм взять, Константинович? Два года сижу лишних в старлеях, а у меня семейство – мал, мала, меньше. Жинка пилит, хоть домой не ходи.
– Сам виноват. Языком мелешь что ни попадя при чужих ушах,– уличил его тут же майор.– Вот и сидишь в старлеях. Язык твой – враг твой. Укороти малость, не то и помрешь старлеем.
– А что такого я сказал кому?– набычился старлей.
– Да хоть вон давеча при писарюге понес по матушке подчиненных, а он гаденыш – дятел … ты, что не знал про это?
– И что? Все загибают. И вы тоже не исключение, товарищ майор,– не сдавался старлей.
– Я загибаю, да с умом, а ты бездумно все как-то. В кучу все, без разбора, валишь. Вот хоть, говорю, давеча я сам слышал, как ты рядового отчитывал. Это же черт знает, что можно извлечь из монолога. Чистая контрреволюция и все такое.– "Родина, мать ее так, в лице товарища Сталина, мать его, о тебе раздолбае заботится и вручила имущество, мать перемать, а ты раздолбай, так перетак…" Это что?– майор укоризненно взглянул на старлея.
– А что мне его раздолбая в задницу поцеловать нужно было?– не понял тот, сверкнув гневно очами.– Так сколько не целуй, все одно на голову нагадят, мать иху.
– Я не про то… – досадливо поморщился майор.– Я про буквальное понимание текста с матюгами. Ты вроде как в папани нашему Отцу народов себя определил. Понимаешь, дурья твоя голова? А писарюга рядом крутился. Вот настрочит на тебя рапорт, куда следует и тогда не то что капитана вовремя не получишь, а вполне можешь и вовсе без званий оказаться. Эх, молодой ты еще, Вань. Следи за языком. Мой тебе совет. Не То загремишь, куда Макар телят не гонял, вспомнишь потом меня старика, да поздно будет,– закончил назидательно майор, поднимая стакан.– Ну, за окончание строительства и демобилизацию старшины, чтобы скатертью дорога домой тебе, Павлович,– собутыльники чокнулись и дружно опрокинули первые сто граммов. После первых были вторые и третьи, а через час вся троица, уже напрочь забыв о субординации, слышала только самого себя, на радость ефрейтору писарюге "греющему уши" под окном штабного блока.
А беседа застольная крутилась как обычно вокруг женщин и международного положения.
– Ефрейтор тут балаболил, что нынче в полку все бегом бегали, будто бы то ли война, то ли проверяющие инспектора из Генштаба должны были пожаловать, ты Константинович, там ничего такого не слышал?– вспомнил старшина о поступившей от писаря информации.
– А-а-а…– махнул пренебрежительно рукой начфин.– Ничего там такого. Увольнительные на завтра отменили для всего личного состава и все. Обычное дело. Комполка рвение проявляет. Назначен-то без году неделя, вот и суетится.
