на меня. Я же, беспомощно вжимаюсь в дверь, чувствуя, как темнеет перед глазами, как холодеют ступни и кисти, как голову разрывает звон колокола.
Я всегда боялась этого отцовского состояния, по тому и была покорна. Моя покорность, моя услужливость и вечное соглашательство спасали меня от побоев. В последний раз он бил меня три года назад, за трояк по математике. Властитель вселенной, неужели опять?
– Ты живёшь на моей шее! – грохочет родитель, для пущей убедительности, похлопывая себя по той самой шее. – Жрёшь, одеваешься. Ты же сдохнешь без меня, ты же ничего не умеешь, ни к чему не приспособлена! Ты паразит, блоха, которую я могу раздавить!
Да, отец был прав, тысячу раз прав. Я, действительно, ничего не умею, ни погладить себе одежду, ни приготовить обед, ни пуговицу пришить. Вот только по чьей вине?
– У тебя не получится, – говорил отец, когда я пыталась приготовить что– нибудь. – Ты испортишь продукты, а они, стоят денег, которые зарабатываю я. Не смей приближаться к плите!
– Не трогай утюг! – рявкал дорогой родитель, когда я решалась погладить себе блузку. – Прожжёшь одежду, а мне не хочется тратить деньги на новые тряпки.
Любое моё начинание жестоко осмеивалось отцом, любая попытка проявить самостоятельность, обрубалась на корню. Единственное, что мне разрешалось – это учиться.
– Я сделаю из тебя – ничтожества настоящего человека. Ты станешь гениальным врачом, которым я смогу гордиться. Ты должна стать лучшей студенткой, слышишь Кристина? – часто повторял он.
Наконец, происходит то, что должно было произойти, отец хватает меня за отворот блузки и швыряет на пол. Теперь в поле моего зрения мелькают только босые ноги с серыми поломанными ногтями да коричневые ромбы на линолеуме. Страх парализует, не давая ни крикнуть, ни отползти. Тело не желает слушаться, оно сдалось, ожидая серии ударов. И они, эти удары, не заставляют себя ждать. Свист разрывает воздух , и полоска кожи впивается в ткани моей спины, вспарывая, обжигая, оставляя глубокую канавку. Кричу, но рука отца вновь занесена, и следующий удар ложиться на ягодицы, потом вновь на спину, вгрызается в бедро. Кнут гуляет по моему телу хаотично, и я не знаю, какая часть меня взорвётся от боли в следующий раз. Я сама становлюсь болью, одним окровавленным куском страдания. Блузка, юбка и колготки намокают от крови. Я скулю, жалко, унижено. Кричать нельзя, этим можно ещё больше разозлить отца.
– Кем ты себя возомнила, мерзавка?! – рычит отец нанося удар за ударом. – Я научу уважению!
– Прости папочка, я больше так не буду.
– Заткнись! Получай! Получай!
– Не надо, пожалуйста, я всё поняла.
Голос не слушается, срывается и дрожит, из горла рвутся всхлипы, что ещё больше распаляет мучителя. Когда же это закончится? Ведь не станет же он меня убивать, я его дочь, его надежда.
Обида и страх отодвигается на задний план, остаётся лишь боль. Она клубится перед глазами густым красным маревом, кромсает тело
