ки» (как знаменитая пересадка на станции Потьма Главная на Потьму Вторую и обратно, из Москвы в лагерь и назад в Москву), на которых меняется направление. В соответствии с этим принципом и рассказы-этюды – эпизоды расположены в хронологическом порядке – от послевоенных воспоминаний дошкольницы (1945) до отъезда в эмиграцию (1985).
«Пишите просто собственные записи, не гоняясь за фантазией и не называя их романом… произойдет та выгода, что вас будут читать люди не с намерением читать роман» – так писал Пушкин в последнем номере своего «Современника». Жизнь подтвердила абсолютную актуальность этих слов. Что может быть интереснее живых воспоминаний и дневников! Мне, например, не нужно никакое их «романное» окольцевание. Сама наша безумная жизнь в России ХХ века превратила их в роман.
«…С тобой в жизни будет все хорошо, – писал мне Б.Л. Пастернак в 1957 году. – Желаю тебе, чтобы все, что ты сделаешь хорошего, далось тебе легко, без труда и препятствий».
Трудностей избежать не удалось. О «препятствиях» рассказано на страницах этой книжки. Но хотелось бы остаться верной этому пастернаковскому «почти отеческому» пожеланию – сохранить внимательное и непредвзятое отношение к людям и событиям. Что ж, назовем его «легким».
Некоторые из публикуемых здесь рассказов уже печатались («Новый журнал», «Крещатик», «Глагол», «Из Парижска», «Русская литература» и другие), кое-какие переведены на французский.
Кроме рассказов привожу обширые выдержки из своих записных книжек («Всякая всячина»), которые я веду много лет и которые, на мой взгляд, не утратили своей живости и полемичности.
В конце – для любителей путешествий – несколько отрывков из «путевых заметок». Из разных городов, где я была, выбрала три: Берлин, Марбург и Киев. В этих городах я ходила по маршруту Б.Л. Пастернака, хотелось увидеть его Берлин, его Марбург, его Киев своими глазами. «Столетье с лишним – не вчера…»
Часы
«Страна стала жертвой своего языка» – это сказано о России. «Мы наш, мы новый мир построим» – не получилось, зато весь старый переименовали. И вот вместо имения Прозоровки (усадьбы Голицына, где лучшие архитекторы по ландшафту соорудили «город-сад», а в начале ХХ века это сокровище купил фон Мек) появилась станция Кратово. Иван Крат (vieille crapule, «старая жаба», как сказали бы французы. Он, правда, был jeune) был большевистским комиссаром Рязанской железнодорожной ветки, скончался в 1923 году, вклад его в революцию неясен, но мраморная доска на облупленных стенах станции красовалась. Параллельно переименованию вырубили аллеи, растащили утварь из барских покоев, пруды протухли. Правда, не все. Кое-что еще оставалось от прежнего великолепия и в военные годы, когда мы поселились там вчетвером (мама, дед, я с братом, ему не было и года). Сначала жили в роскошной даче, но после смерти Митиного отца нас с этой дачи выселили в маленькую комнату при конюшне. За стеной фыркали лошади, но спать это не мешало. А бабушка в это время была в лагере, в Сухобезводном (страшное название! Как тут не подумать о силе «слова»!). Все это я знаю, конечно, лишь по рассказам, была слишком мала.
Пейзажи Подмосковья – одни из красивейших в Европе, я до сих пор так считаю. Особенно хороши они по этой железнодорожной ветке – сосны вперемежку с березами, песчаные дорожки, солнечные поляны, полные земляники, никогда никаких луж – песок впитывает. И незабываемый запах нагретой смолы и хвои, и сосновые вершины колышатся высоко-высоко, как паруса. Но отнюдь не дышать хвойным настоем прибыли мы в это Кратово, час на электричке от Москвы. Бежали от бомбежек осенью 1941 года. Скоро немцы были отброшены, бомбежки Москвы прекратились. Знаменитый «прорыв под Москвой». Почему бы не вернуться в свою квартиру в Потаповском, зачем тесниться в конюшне?
Несчастный характер мамы… Что хорошо в художественном образе и в поэзии, в повседневной жизни оборачивается часто мучением для других. Ее безалаберность, доверчивость, «простота»… («Простота хуже воровства» – так гласит русская житейская мудрость.) «Пока вы в Кратове, пусть Лариса Михайловна посторожит вашу квартиру, это интеллигентнейший человек, ведет курс общего фортепиано в консерватории…» «О конечно, конечно! И Лариса Михайловна со своим сыном Севочкой, и ее свекровь, и бывший муж, милости просим, как любезно с их стороны!» Одним словом, когда мы делали робкие попытки вернуться, и мама с маленьким Митей на руках, и я, держащаяся за ее подол, топтались на пороге своего дома, пятилетний Севочка наезжал на меня на трехколесном велосипеде с криком: «Это моя квартира!»
По счастью деду дали землянку при конюшне, крыша над головой у нас была. Мама жалко оправдывалась: «Здесь легче прокормиться. В Москве бы мы пропали…» Действительно, они с дедом по ночам выкапывали неубранную картошку на колхозном поле. Потом ее на что-то меняли. А мама стала еще и донором – в этом же госпитале сдавала кровь для раненых, за что получала «донорскую» карточку. Был и другой «приработок» – кормление противотифозных вшей своей же кровью. У нее долго на руке оставалось красное пятно, даже после войны; за этот подвиг полагалась
