чего-нибудь крепкого порассуждать о том о сем в весьма широком тематическом диапазоне – от очередных коварных замыслов ученого секретаря Альберта Аввакумовича до специфики энцефалограмм мозга людей, пребывающих в трансперсональных состояниях разного рода. Последняя тема свидетельствовала о некоторой его склонности к материализму, что также отражалось в интересе к Дэниелу Деннету, весьма странно соединявшему феноменологию и эволюционизм (от Деннета Сергей, к слову, усвоил выражение «картезианский театр», которое и употреблял когда надо и не надо), и канадскому профессору Лафлину, перешедшему от каких-то мистических практик к рассмотрению мистического опыта через призму изменения биохимических процессов мозга. Такие теоретики были ненавистны Альберту Аввакумовичу, который при упоминании Деннета или Лафлина сразу же хватался за известную книгу Грофа «За пределами мозга», как хватается за Библию баптист, при котором упоминают о Вольтере или Гольбахе (если он знает эти имена, разумеется). Сергей любил застолья и веселую компанию, внешность имел несколько гусарскую, а по мнению некоторых – цыганскую, и общаться с ним было интересно, ничего не скажешь. Правда, последнее время его пристрастие к возлияниям и служению Дионису стало выходить за пределы непредосудительного, что уже начинало всерьез меня беспокоить. Поэтому, приходя к нему с бутылкой, я всегда категорически препятствовал его попыткам бегать в магазин за добавкой.
Как обычно, Сергей сразу же провел меня в маленькую комнатушку, служившую ему кабинетом. Он жил с женой и дочерью, но при мне они в этот самый кабинет никогда не заглядывали и, приходя к Сергею, я мог иногда и вовсе с ними не встретиться. Как и всегда, я сел в кресло у окна, а Сергей разместился на старинном венском стуле напротив. Разлили джин, разбавили его швепсом. Для разминки поговорили об институтских делах, прошлись по ортодоксальности Альберта Аввакумовича, посплетничали о Пиковой даме и ее непрекращающихся атаках на секторальные чаепития. Потом – это было, кажется, под третью порцию джина – Сергей перешел к интеллектуальной части беседы. Начал он ни больше ни меньше как с недвойственности.
– Вот мы всё привыкли называть «состояниями сознания», так ведь какое же это состояние сознания? Смотри, о недвойственности говорят обычно в нескольких смыслах: недуальность субъекта и объекта, недуальность мира и Абсолюта, недуальность «Я» и мира как Абсолюта. Первое и второе больше характерно для буддизма, третье и отчасти первое – для веданты. Понятия «сознание» и «недвойственность» также совместимы, как «сухость» и «вода» или «дерево» и «железо». Contradictio in adjecto[4] называется. Ведь всё сознание и все его состояния покоятся на двойственности субъекта и объекта! Так разве может сознание иметь какое-либо отношение к сознанию!
– Правильно, правильно! Это уже древние индийцы понимали.
– Древние индийцы-то понимали, а наши академики – нет!
– Сравнил
«Противоречие в определении», внутреннее противоречие
