санитары. Бьют, ругаются, воруют. Опять же, ванна с кипятком.
– Мне нельзя кипяток, у меня тело нежное, – говорит Анатолий Васильевич.
«Тела-а не-ежнаи-и».
Он уже в четвертый или пятый раз сбегает из Сосновки, и каждый раз приходит сюда, в облсобес, с этим огромным рюкзаком, и каждый раз говорит одни и те же слова одной и той же сотруднице собеса. Сотрудница слушает, кивает. Ну что мы можем сделать, говорит сотрудница собеса. Мы им, конечно, позвоним, санитаркам сделаем выговор, но вы же понимаете, мы же не можем их уволить, потому что никто ведь больше работать не будет за полторы тысячи рублей в месяц. Вы бы все-таки возвращались в Сосновку, все-таки там у вас есть отдельная комната, какой-никакой уход, вон, купают вас, кормят. Это же лучше, чем на улице. Вам же на улицу-то никак нельзя, вам же уход нужен.
– Не пойду я в Сосновку. Не пойду! Не желаю! Издеваются! Как в тюрьме там! Только в тюрьме со статьей, а у меня статьи-то нету!
Интонации Анатолия Васильевича из жалобно-просительных становятся требовательными. Видно, он привык к этим обличительным речам в собесе, и нахождение в позиции обличителя производит на него бодрящее воздействие.
– Хочу в другой дом инвалидов! Переведите! Требую перевести! Не хочу в Сосновку! Не поеду!
– Другой дом для инвалидов по зрению откроют не раньше 2010 года. Да и то неизвестно, может, и позже. А пока только Сосновка.
– Вот когда откроют, я тогда в него и пойду. А в Сосновку не пойду больше.
– А где же вы два года-то жить будете? У вас ведь ни кола ни двора! Как же вы зимой-то будете?
– Я знаю, как я буду. Все знаю! Я шестьдесят восемь лет прожил и еще шестьдесят восемь проживу! Не пропаду!
Разговор еще некоторое время вращается вокруг фиксированного набора тем и утверждений. В Сосновку не пойду, издеваются, где же вы будете, ничего, проживу, да вам бы лучше в Сосновку, издеваются, кипяток, тело нежное. И заканчивается этот разговор ничем.
Неожиданно вспоминаю, что Сосновка – в некотором роде знаменитое место. Там претерпел наказание кнутом основатель и лидер секты скопцов Кондратий Селиванов. Тот факт, что в результате бичевания он остался жив, считался чудом (после наказания кнутом мало кто оставался в живых, это было фактически разновидностью смертной казни). Окровавленная рубаха Селиванова почиталась его последователями в качестве святыни.
Плетемся к остановке.
– Дмитрий, посмотри, тут кафе есть? Или ларек. Вокруг только пыль, трава, заборы, вдали виднеется серая пятиэтажка.
– Мне бы поесть. Не ел ничего с утра. Поесть. Дмитрий!
– Нету тут кафе, сейчас на станцию приедем, там будет кафе.
– На станцию? Ты на станцию меня повезешь? На станции кафе нету. Мне бы в кафе. На станции буфет, пирожки. Поесть хочу. Чтобы нормально, первое, второе, окрошечки взять, водочки.
Водочки. Понятно.
Представил, как Анатолий Васильевич пьет водочку. В кафе. И ест окрошечку. Представил, как я пью
