ь у нас с Татьяной давняя и, слава Богу, платоническая. Иначе бы я ей не предисловия, а эпитафии писал.
Только окрыленная уникальным поэтическим талантом женщина может позволить себе порхать по жизни бабочкой и жалить, как пчела всех без разбору. Впрочем, говорят, что пчелы кусают пользительно. И ещё у них есть мёд. Божественный мёд поэзии.
За это поэтам прощается всё. И бестолковость поступков, и резкость суждений, и безбашенная неприспособленность к жизни реальной. Особенно, если мёд поэзии приносит окружающим очаровательная поэтесса.
Вот не люблю я бесполых определений. Поэзия Аксёновой настолько женственная, искренняя, что рука не поднимается приписывать ей мужицкое звание «поэт». Таня Аксёнова – барышня, даже не дама досочинявшаяся стихов до юбилейного издания, а вечно влюблённая взбалмошная девчонка. Значит всё-таки «поэтесса».
Хотя, по мастерству владения словом, по глубине и многогранности таланта Татьяна Аксёнова намного превосходит большинство стихоплётов в штанах.
Даже в этом маленьком сборнике, посвященном исключительно любви затронуто множество глубинных проблем мироздания, которые тысячи лет не могут разрешить самые многомудрые философы…
Впрочем не стоит читать предисловия к хорошей поэзии – лучше читать стихи. Учить наизусть и подбирать мелодии.
Наслаждайтесь!
Случай
– Где мои семнадцать лет? – На Большом каретном…
«Можжевеловый куст, можжевеловый куст»!..
Мягких шишек в иголках нет…
Был кармашек мой пуст, а фонарик столь тускл —
Не нащупывал пистолет,
Из которого выстрел не прогремит,
Как в душе моей – чёрный гром.
Ты женат и пока что не знаменит —
Зауряден, как всё кругом…
С хрустом ветер ноябрьский ломает кабан:
Треск ветвей, он из речки – шасть!
Ты целуешься, словно срываешь банк.
Жаль, что некуда нам упасть…
Полетели бы кубарем под откос,
Вдруг забывши о том, что зверь,
Ледяной и смрадный, (кой чёрт занёс?)
Там отряхивается теперь!
Наверху – прощальный рыдает клин
И роняет нам свой «курлык»,
А внизу – кабан, что приплыл один,
К отступлению не привык.
Стоя, вжавшись друг в друга – о, страшный сон! —
Столбенели мы под кустом
Без ружья, хоть охота открыть сезон,
Без костра и спичек, при том!
… Мне как будто бы снова семнадцать лет —
Жизнь рассеялась, точно дым…
Можжевельник, припрятавший пистолет,
Вздрогнет выстрелом холостым.
«Печаль в объятиях оркестр сжимала…»
Печаль в объятиях оркестр сжимала:
Виолончель рыдала скрипке: «Мало!..»
А скрипки всхлипы стоном заглушало
Гобоя жало,
Зиял рояль проёмами столетий —
Он оживал в дуэтах Доницетти,
Но в белом цвете, как и в чёрном цвете
Его лица – таился оттиск смерти…
Наш разговор под сбивчивость кларнета
Метался между тем и этим светом.
И тенью Фауста на отсветах паркета
Дрожала флейта.
Но Вы не слышали. Вы говорили: «Поздно…»
Последний день дышал тромбоном грозным,
Что от испуга, жалобно и просто
Прощал нам прозу…
Оркестр стихал – печаль владела миром,
Что от непониманья миртой вымер.
Лишь ветка слабая смычка – рапирой
Фехтует с лирой.
Мы встретились. Случайно. Вот – ошибка
В закономерностях фиоритуры гибкой
И гармоничной, как моя улыбка,
Как ночь и скрипка…
«Как жадно рябину клюют воробьи…»
Как жадно рябину клюют воробьи,
Так молча гляжу я на губы твои:
Ах, мне же без них – умереть!
Когда мы вдвоём – о другой говорят
Желанные губы – рябиновый яд:
Не слушать бы мне, не смотреть,
Уйти, отвернуться!.. Но льются стихи
Живою
