Николаевна закрыла лицо руками.
– Ради того, чтоб расстаться с нищенством, вывихнутая спина – не ахти большая плата, – серьезно сказал Вельяминов.
Ночью Жуковский плакал, читая Томаса Грея, его «Элегию, написанную на сельском кладбище».
Утром он сел за перевод «Дон Кишота».
«Разрушение Вавилона»
– Господь сжалился над Россией. Тиран заколочен в гроб! – Андрей Тургенев обнял Жуковского. – Всякий русский человек нынче сорвал с себя немецкий мундирчик, сию тираническую обузу. Мы четыре года – от сенатора до последнего крепостного мужика – были солдатчиной.
Они собрались у Тургеневых не сговариваясь.
– Ночь 11 марта 1801 года стала благословенной для России, но боже мой, смерть человека воспринимается, как счастье! – Андрей летал по библиотеке, лицо его пылало.
– Не от человека мы избавились, – сказал Мерзляков, удобно устроившийся в глубоком кресле. – Мы свободны нынче от безумного самовластья. Император Александр за единый день опустошил Петропавловскую крепость! Это лучший из указов со дня восшествия Романовых на престол. Толпы невинно пострадавших генералов и всякого рода чиновников возвращены в службу. Говорят, претерпевших от Павла более двенадцати тысяч.
– А вы приметили, как переменилась улица? – спросил Жуковский.
– Улица?! – не понял Андрей.
– Покуда я шел к вам, на Моховую, на одной Пречистенке встретил не менее двух дюжин цилиндров, а сапоги так у всех с отворотами.
– Жуковский! – Андрей в ладоши ударил. – Карамзин-то опять платок на шею повязал. Он приходил к нам вчера, но я только теперь понял… Мелочные запреты бедного Павла нарушены. Свобода, господа!
– Вот я и предлагаю во имя нашего общего освобождения. – Мерзляков вытянул ноги, скрестил пальцы на животе…
– Не томи! – воскликнул Андрей.
– Во имя освобождения от уз духовных, – Алексей Федорович улыбнулся во всю ширь лица своего, – собрать и напечатать книгу трех известных вам авторов. «М.Ж.Т.» – имя сей книги: Мерзляков, Жуковский, Тургенев.
– Но, может быть, и другие члены «Дружеского союза» пожелают дать свои стихи? – озадачился Жуковский.
– Это наша старая задумка, – возразил Мерзляков. – Ни у Кайсарова, ни у его братьев, посещающих наши заседания, ни у Воейкова не наберется и трех-четырех достойных творений.
– Поэзия – не проходной двор! – сдвинул брови Тургенев. – Мы сами должны отобрать самое совершенное, что у нас есть. Я начал элегию.
– По Томасу Грею? – спросил Жуковский.
– Ты – провидец. Моя элегия навеяна Руссо и, разумеется, «Сельским кладбищем» Грея, но, господа, смею тешить себя надеждой, – это русская поэзия.
Прочитал:
Угрюмой Осени мертвящая рука
Уныние и мрак повсюду разливает,
Холодный, бурный ветр поля опустошает,
И
