Государь Николай II в 1905 году выражал готовность созвать его, восстановить Патриархию, упраздненную Петром I. Но… уже и среди высшего Священноначалия взгляды на роль Патриархии и самого Собора кардинально отличались. Одни видели в этом возврат к старине, укрепление ортодоксального Православия. А другие желали видеть Собор оппозиционным органом, церковной Думой. И возрождение Патриархии рассматривали как создание центра «альтернативной» власти, путь к «независимости» от государства. С одной стороны – для давления на Царя и правительство, с другой – для «модернизации» Церкви.
При столь широком разбросе мнений найти общие точки зрения было проблематично. Священноначалие не могло договориться между собой даже о персональной кандидатуре Патриарха. Поэтому созыв Собора откладывался. А на деле получалось, что только контроль со стороны Царя и его представителей в Синоде удерживал духовенство от скатывания в церковную смуту. Архиереи, ослепленные честолюбием и погрязшие в собственных мудрствованиях, оказывались близкими к аристократии, к промышленным и финансовым тузам, к либеральной профессуре. Но напрочь оторвались от чистоты народного Православия, и не случайно последней духовной опорой Государя стали вовсе не они, а гонимый «прогрессивной общественностью» и заливаемый клеветой святой Старец Григорий Распутин.
19 февраля (4 марта) 1917 г. Церковь отмечала Неделю Торжества Православия. В те времена в этот праздник служился особый чин. Вот как его описывает Святитель Николай Японский: «По восхвалении Бога, Зиждителя Церкви, и Святых Отцов, богозданных столпов ее, протодиакон стал провозглашать: «Неверующим в Бога – Творца вселенной, а мудрствующим, что мир произошел сам собой и держится случайно, – анафема! Неверующим в Искупителя и Искупление – анафема! Неверующим в Святаго Духа – анафема! Не верующим в Святую Церковь и противящимся ей – анафема! Не почитающим святые иконы – анафема! Изменникам Отечеству и Престолу – анафема!». При каждом провозглашении слышалось троекратное пение слова: «Анафема!». Боже, что за впечатление этого пения!.. Слышится голос невидимых певцов, подтверждающий голос Церкви, отлучающий несчастных, уже отлучивших себя самих; но то – голос, растворенный печалью и любовью; то – рыдающая мать, отвергающая своих недостойных детей, но еще не без надежды для них; им вслед звучит нота материнской любви, без слова зовущей их опять на лоно матернее – не опомнятся ли несчастные, не тронет ли их скорбь матери, не оглянутся ли они на свое положение и не познают ли весь ужас его? Без слез, без рыданий невозможно было слушать это трогательное «Анафема!»… Это чудное, и грозное, и любвеобильное «Анафема!» еще звучит у меня в ушах, им полна моя душа, и я плачу в сию минуту слезами умиления» [36]. А всего через четыре дня после провозглашения анафемы изменникам Отечеству и Престолу… грянула революция.
Духовенство было единственной силой, способной остановить безумие. Идти на улицы, в казармы к бунтующим солдатам, на заводы к рабочим. Увещевать
