Возглас. Владимир Бойков

                Спешу и медлю, трачу и коплю,

      и пить вино в один захлёб люблю,

      и длю глоток, не помня как был начат.

               Когда иначе – лучше потерплю.

               Что ж, половодью тоже свой черёд.

               Любовь накатит, да не вдруг спадёт.

               Жизнь поспешит – натянет смерть поводья,

      едва помедлит – время подхлестнёт.

               Так не спеша покинуть этот свет,

      уже прощаюсь, длю ещё привет.

               Необратимо повторимы числа.

                Спешить нет смысла, медлить смысла нет.

                Проездом в голимые степи

      я помню тот реденький бор,

      где сосен негромкие цепи

      на жёлтый взошли косогор,

      и тот городок неприютный,

      где пуст за тобою вокзал.

                Отстать мне в стоянке минутной

      от поезда – Бог отказал.

                Пожизненный узник той встречи –

      вагон всё догнать не могу,

      всё в том же тебе Семиречьи

      я что-то кричу на бегу.

               При любви к механизмам часов

      мне достаточна их обнажённость,

      как предзимних раздетых лесов

      затаившая бунт отрешённость.

               Заводным шестерёнкам секунд,

      что для вечности целой хлопочут,

      чем-то, видно, сродни этот бунт

      к прутьям голым прижавшихся почек.

               Анатомия этих живых

      не сложней, чем у прочих пылинок:

      жизнь соцветий, заложенных в них, –

      двух механиков поединок.

               Распускается тёмный бутон,

      повторяя живое упрямство,

      и в ничто под ветрами времён

      осыпается роза пространства.

               Но скорее увидит поэт,

      а не тленной природы анатом, –

      этот вольный реликтовый свет

      с различимым едва ароматом.

               Я нашёл у души изнанку –

      извожу на карандаши:

      зачиню-ка, дай, спозаранку,

      этот аспидный стержень души.

               Дай-ка, думаю, тонкий росчерк

      и пущу с его острия,

      как те инеи в утренних рощах –

      дел серебряных мастера!

                – Но, душа, ты ножа жесточе,

      раз в зазубринах все ножи,

      абразивом каким заточишь,

      остриё, чтоб вписаться в жизнь!

               Я не знаю, как богомазу

      удаётся писать образа.

               Мне же сердце – сродни алмазу

      процарапывает слеза.

               Наконец-то, я праздную – плачу,

      просто плачу, легко, ни о чём,

      и во всём ощущаю удачу,

      будто б не был иному учён.