свое, – добродушно сказал Эйтингон Ювелиру, как он по старой памяти звал бывшего посла СССР в Венгрии, а ныне председателя КГБ СССР, – я здесь стал совсем деревенским хозяином, – он подвинул Андропову блюдце антикварного фарфора, – хотя с твоим диабетом и ночным временем на дворе лучше ограничиться медом, – Андропов был младше Эйтингона на пятнадцать лет. Наум Исаакович, разменяв восьмой десяток, совершенно не чувствовал возраста:
– Это он выглядит, словно кандидат на место в Мавзолее, – незаметно усмехнулся Эйтингон, – в Кремле все либо бледные, либо рыхлые, словно Ленечка…, – Наум Исаакович действительно увлекся пчеловодством:
– Здесь еще нетронутые леса, – он намазал янтарное яблочное варенье на свежий калач, – пчелы не испорчены городской химией…, – зимой Эйтингон каждый день ходил на лыжах и круглый год прогуливал своих овчарок. Свора у него была отличных лагерных кровей:
– Говоря о возрасте, – Андропов поджал тонкие губы, – полковник Петренко должен летом отправиться на заслуженный отдых. У него тридцать лет стажа, если считать войну, – Эйтингон повертел легкомысленную пластиковую зажигалку с рекламой американских сигарет:
– Полковник Петренко исключительного калибра жук, – сказал задумчиво Наум Исаакович, – но нам интересны не его гешефты с палехом и другим товаром, а его покровители…
Став главой КГБ, Андропов ввел в обиход еженедельные посещения спецдачи, как в документах звалось пристанище Эйтингона:
– Он понимает, что моим опытом не разбрасываются, – Ювелир невозмутимо жевал особый, больше похожий на вату диабетический хлеб, – но я все равно не могу спросить у него о судьбе Павла и не могу даже обмолвиться о девочках…, – Наум Исаакович предполагал, что он так и не узнает о случившемся с Аней и Надей:
– Но насчет Странницы мы хорошо сработали, – довольно подумал он, – Саша не зря получил очередной орден…
Вернувшись из берлинской командировки, мальчик, правда, был расстроен случившимся там фиаско, как прямо говорил Саша:
– Он вообще не склонен ходить вокруг да около, – понял Эйтингон, – истинный внук своего деда, – услышав о стрельбе из машины, припаркованной на студенческой стоянке, Наум Исаакович поинтересовался:
– Ты не мог наскочить в Берлине на кого-то, видевшего тебя? Например, – он помахал музыкальным журнальчиком, – на Джона Леннона? – Саша в сердцах отозвался:
– Если бы я наскочил на Леннона и он бы меня узнал, он стал бы трупом. Нет, скорее всего, БНД послало машину к университету из-за проклятого Рабе. Его плотно пасут, зная интерес Штази к его похищению и дальнейшим, – он поискал слово, – мероприятиям с ним…
Саша решил, что даже товарищу Котову не стоит знать о рыжей шлюхе, как он про себя называл проклятую девицу. Упомяни он об Африке, товарищ Котов уцепился бы за ниточку:
– И все размотал бы в два счета. – мрачно
