А обходился Никифорову такой необычный подарок очень дёшево.
Возрождая отечественный экслибрис, Николай Алексеевич основное внимание уделял подарочному экслибрису, ведь маловероятно, чтобы какой то книголюб стал бы заказывать этому художнику-любителю книжный знак для своей библиотеки. Подарочный экслибрис, в отличие от заказного, легко входил в сознание того общества, да и красивое название «экслибрис» способствовало этому успеху. Согласитесь, привлекательно звучит, если о человеке говорят, что он дарит что-то малоизвестное с элегантным названием ноктюрн, энурес, люмбаго или экслибрис.
Другое дело, что книжный знак, как символ любви к книге, в той реальной социалистической жизни был не по карману простому книголюбу, которому было затруднительно платить достойную плату художнику за его изготовление, типографии за профессиональное тиражирование, да и хлопотно было самому наклеивать бумажные ярлыки на книги своей библиотеки. Это в дореволюционное время состоятельные дворяне могли иметь библиотекарей, следящих за их книжными собраниями, переплетавших их и тщательно наклеивавших экслибрисы. Материальные возможности советской интеллигенции были куда скромней. Вот и ограничивался советский книголюб максимум мастичным штемпелем, о котором дореволюционный исследователь книжного знака Верещагин сказал, что он портит книгу не менее чем бумажный червь.
Красивое слово «экслибрис» притягательно воздействовало на людей. Тамбовский писатель Селивёрстов когда-то, когда речь зашла об экслибрисе, рассказал мне, что у него в милиции был кассир, который, предлагая расписаться в ведомости, говаривал: «Поставьте свой экслибрис». Менее красивое, по его мнению, слово «автограф» он, шутя, заменял изящным словом «экслибрис».
Селивёрстов, недостаточно владея знаниями истории, даже включил этот сюжет в свою книгу о Державине, не понимая, что дворянин-чиновник существенно отличался от нашего современника, советского служащего. До революции для чиновника хотя бы даже поверхностное знание латыни и французского языка было обязательным. Поэтому, хорошо зная, что означает это слово, он не мог произнести подобную фразу Державину, также знавшему латынь.
Говоря о бедном существовании советского книголюба, чтобы не скатиться до антикоммунизма, обязан уточнить, что в условиях последовавшей затем перестройки, с её инфляцией, безработицей и прочим, этот книголюб из бедного превратился в нищего. Книга стала менее доступной, а экслибрис просто предметом роскоши. Однако экслибрис продолжал существовать и в этих, непростых для него, условиях.
При всей своей внешней шутливости, Николай Алексеевич весьма серьёзно относился к работе с типографией. На моих глазах он интересовался технологическими возможностями «Пролетарского светоча», принципами калькуляции, понимая, что эти знания можно умело использовать. В результате он платил за свои заказы совсем немного. И это не из-за скаредности,
