на Эмерике, который принялся ковыряться в замке металлической шпилькой.
– Тебе не кажется, что замок недавно смазали? – спросил он.
Эмерик кивнул:
– Он не ржавый.
Механизм с глухим щелчком поддался, и этот звук всколыхнул новые воспоминания. Его дыхание, стынущее в холодном ночном воздухе. Дверь, распахнувшаяся перед ним, и Видаль, ожидающий его на пороге с фонарем.
Они вошли внутрь. Держа руку на рукояти кинжала, Пит двинулся по лестнице на второй этаж. Парнишка последовал за ним. Сквозь застекленное окно на площадке лестницы на пол падал квадрат тусклого дневного света. Все двери были закрыты, и каждый скрип половицы казался неестественно громким.
– Сюда, – сказал он. – Вот в этой комнате я провел вечер.
Пит нажал на ручку и вошел внутрь. Она была совершенно пуста. Ни намека на мебель, никаких признаков уюта и чьего бы то ни было проживания. Гобелены, украшавшие стены, исчезли. Он подошел к очагу и присел перед ним на корточки. Камень был холодным, а решетка тщательно вытерта.
– Вы точно уверены, что это та самая комната, месье?
Пит заколебался.
Раньше он был в этом уверен, а вот теперь? Комната выглядела так, как будто в нее уже довольно давно не ступала ничья нога.
– Ты говоришь, месье и мадам Фурнье уехали перед Михайловым днем?
– Да, месье.
– Ты знаешь, куда они отправились?
– Я слышал, как моя сестра говорила, что они поехали в Нерак.
Нерак, расположенный в нескольких лье к северу от города По, был местом, где королева Наваррская разместила свой гугенотский двор. Вопреки желаниям своего мужа, она изгнала всех католических священников, и ее двор стал прибежищем для протестантов и тех, кто бежал из Парижа, спасаясь от притеснений по политическим мотивам. Забавно было думать, что Видаля угораздило расположиться в доме, принадлежащем знаменитой гугенотской семье.
– Эти ваши Фурнье, они последователи реформатской веры?
Эмерик потупился:
– Я не могу этого сказать.
– Я не пытаюсь подловить тебя, – заверил его Пит. – Я считаю, что религия – личное дело человека.
Пит мысленно представил себе комнату в том виде, в каком она была вчера вечером. Вот здесь стояло его кресло. Он присел на корточки и принялся рассматривать красное пятно на половицах. Перед его мысленным взором возник кубок, выскальзывающий из его руки, и рубиновое гиньоле, разливающееся по полу.
– Это что, кровь? – спросил Эмерик.
– Нет, это всего лишь вино.
Может, его опоили? Тяжесть в членах, начисто выпавшие из памяти несколько часов – все свидетельствовало в пользу этой версии. Но зачем сначала опаивать его, а потом оставлять на свободе? И что случилось с Видалем? Постигла ли его та же участь?
– А это? – Эмерик ткнул в яркий след на прямоугольном участке стены между двумя окнами. – Это тоже вино?
Пит
