называют гением. В гении человечество достигает своей подлинной высоты. И здесь присутствуют как упрямство, так и расчет. «Немногим дано породить в душе мысль, величием равную Вавилонской башне», – пишет Гёте в своей статье о Страсбургском соборе и его строителе. Собор и есть такая «вавилонская мысль», воплощенная в камне, и принять ее вызов – значит прежде всего подняться на эту самую башню. Тогда ты уже не принадлежишь к «муравьям, что копошатся вокруг» или к «немощным ценителям». Те «всегда будут испытывать головокружения у подножия твоего колосса»[189]. Гений же должен бесстрашно подниматься на самую головокружительную высоту, но не только он – то же самое требуется и от того, кто хочет приблизиться к гению.
В остальном же Гёте полон решимости наслаждаться «свободной, компанейской, подвижной жизнью»[190]. Воплотить это намерение в жизнь ему помогает круг новых знакомых, собирающихся на обед у «мамзель Лаут» недалеко от Фишмаркта. Как и в Лейпциге в трактире Шёнкопфов, здесь встречаются студенты и умудренные опытом, по преимуществу холостые, мужчины. За разговорами об учебе, любовных неурядицах и победах совместные обеды затягиваются до вечера. Кроме того, здесь часто и много говорят о политике – чисто французская привычка, как кажется молодому Гёте: сам он терпеть не может политиканство, так же как и терпкое эльзасское вино, которое здесь течет рекой. Наибольшим авторитетом в этом кругу пользуется сорокавосьмилетний Иоганн Даниель Зальцман – юрист при опекунском суде, публицист и просветитель, умудренный опытом, благожелательный, с обширными связями в просвещенном обществе Страсбурга. Через него и Гёте завязывает новые отношения, с ним он часто и подолгу говорит о философии и религии. Именно его имеет в виду Гёте, когда в письме Сюзанне фон Клеттенберг описывает импонирующую ему трезвую противоположность набожным фанатикам: «человек, который при большом уме приобрел большой опыт; при хладнокровии, с коим он всегда созерцал этот мир, он уверился, что мы пришли в этот мир прежде всего с тем, чтобы быть ему полезным, что мы можем научиться приносить пользу и что в этом нам помогает и религия»[191].
Подобно Беришу и Лангеру в Лейпциге, Зальцман стал старшим другом и учителем Гёте. В этих отношениях Гёте характеризует себя как человека гениального, но нуждающегося в разумном руководстве. Он называет себя «флюгером»[192]. Зальцману Гёте будет писать из Зезенгейма о своей любви к Фридерике Брион: именно благодаря этим немногочисленным письмам мы из первых рук можем узнать об этой любовной истории. Покинув Страсбург, Гёте еще какое-то время поддерживает связь с Зальцманом. Однако в конце концов именно старший товарищ утрачивает интерес к их дружбе: гениальные фантазии младшего друга, по всей вероятности, казались рассудительному покровителю вдов и сирот при опекунском суде слишком оторванными от жизни. «Напишите же мне как можно скорее и не думайте, будто писать мне чаще – грех»[193], –
СС, 10, 7.
СС, 3, 316.
WA IV, 1, 246 (26.8.1770).
WA IV, 1, 262 (июнь 1771?).
WA IV, 2, 213 (5.12.1774).
