вот, по закону подлости, поселился в юрисдикции Арнольда один авторитетище. Полненький (значит, добрый), улыбчивый и богатый, почти как Черномырдин с Березовским. Звезды в ряд! Парад планет, блин! Должна же судьба хоть раз в жизни улыбнуться? Петрищенко с трудом сдерживал сердцебиение: это ж как свезло, как подфартило! В руках у Арнольда, простого российского прапора, забилась такущая рыбина… Акула! Авторитета засунули в камеру, где уже било хвостами двенадцать азеров, двенадцать! Видать, авторитет не хотел раскалываться, за что его и превратили в шпрот. Но авторитет – это вас не что-нибудь. Толстяк посидел в консервной баночке меньше недели, потом подозвал Арнольда Васильевича и прошептал ему в самое ушко: плачу по 100 баксов за голову и 1000 баксов за камеру, только уберите отсюда азеров, а ко мне поселите штук пять нормальных пацанов, не больше. Премия гарантируется.
Петрищенко посоветовался с руководством, прикинул маржу. Все, вроде бы, тип-топ. Камеру расселили. Подтянули к авторитету телевизор, видак, стерео и кипятильник. Началась настоящая жизнь, Петрищенко попробовал креветок! Только бы не решили вопрос в суде, молился про себя Арнольд Васильевич, только бы не выпустили толстяка! Но… Счастье не бывает долгим. Гестаповцы из службы собственной безопасности, шакалы в нашей шкуре, развели авторитета. Пообещали мягкий приговор в обмен на показания против непосредственного начальника Арнольда Петрищенко. Понятно, что сдать начальника можно было только через труп подчиненного. И добрый улыбчивый авторитет отдал Арнольда Васильевича, сказал под протокол, что, мол, телевизор и видак ему поставили бесплатно, а вот за кипятильник прапорщик Петрищенко вымогнул с беззащитного зека взятку в 3 доллара 17 центов…
Так что из тюрьмы надо было валить чем быстрее, тем лучше. И заводить свой бизнес. Дальше этой основополагающей мысли прапорщик никогда не продвигался: его умственных способностей всякий раз оказывалось недостаточно для придумывания конкретной разновидности бизнеса, которым хотелось бы заняться. И прапорщик шел по улице, вдыхая со смешанным чувством струящиеся со всех сторон ароматы набухающих почек новорожденной листвы, подозрительной шавермы и, конечно же, перепревших помоек, прежде накрепко замороженных, а теперь разом оттаявших.
Конкретику служебных неприятностей Пертищенко отбросил сравнительно легко, как ящерица хвост. Но мысли о людской неблагодарности разволновали Арнольда Васильевича. Запах помоек и почек, от которого некуда было даться, усилил волнение.
Прапорщик был уже близко от конечной цели своего пути, как вдруг почувствовал, что внутри его с фатально неотвратимостью разрастается некий позыв (в просторечии – импульс), раздразненный жизнеутверждающим ароматом набухающих почек. Весенний импульс для половозрелой особи мужского пола – это не шутка. Такой импульс – это, по сути, то же самое, что приказ старшего по званию, а приказы не обсуждают. И Арнольд Петрищенко,
