style="font-size:15px;"> «Я никогда не думала, что он так материален, твой голос», – невидимый, невесомый, он обволакивает тело волнами, радиацией проникает внутрь, создавая помехи истинного восприятия данной реальности.
Как пелось в привязчивой старой песне – «танцы вдвоем, странные танцы» в квартире с минимумом мебели и полным уже отсутствием одежды. Если бы эти стены могли говорить, они сплетничали бы день и ночь о вольностях, которые изо дня в день позволяют себе две красивые женщины. Наверняка, чересчур ранняя весна в Городке в тот год обусловлена зашкаливающим все уровни градусом страсти этих встреч.
Сошел с ума снег, оголяя изгибы городских улиц. Следом за ним массажными щетками (вениками, граблями) пробежали субботники. В букет, разошедшихся не на шутку, первоцветов, апрель добавил капли терпкой горечи прошлогодней листвы, истлевшей на кострах, а потом возомнил себя визажистом от кутюр и принялся диктовать новый стиль одежды для непостоянства погоды. Грозы чередовались с непривычным для весны знойным солнцем, то вдруг с неба безо всякого предупреждения лились потоки дождя, словно в компьютерном шоу, ярко подсвеченные небесным прожектором, а то и вовсе невесомые, как пух, летели хлопья снега.
– Это вам не Рио-де-Жанейро! – хохотала Ольга, обнимая продрогшую Риту. Та закрывала глаза, прижимаясь виском к любимым губам, и понимала, что пропадает.
Что Ольга – тот самый «специалист из Центра», про которую второй месяц подряд твердят и спорят оба Золотарева, Рита догадалась уже давно. Не каждый же день новые архитекторы наезжают в Городок, чтобы построить здесь свою авторскую Венецию.
Догадалась и испугалась так, что временами дышать становилось трудно. Невидимая железная лапа сжимала сердце, раня острыми гранями, а разум понимал – «Ольга откажется от меня в тот же час, если узнает!» – что скажет муж и родня, Рите было, на удивление, безразлично.
«Без них я буду только счастливее, а без нее я умру», – шумит/вскипает кровь в висках каждый раз, когда особенно нежно Ольга ласкает ее, когда целует, когда просто молчит или говорит что-то, работает за компьютером или разъясняет Рите автокадовы сложности.
Скандалищем пугает здравый смыл, ежедневно провожая до заветной квартиры, а нечто шальное и безрассудное отвечает ему:
«Ну и пусть! Пусть убьют меня после. Распнут, четвертуют или сожгут на костре, все не важно! Ибо прежде я поживу хоть немного!»
«А много ли для счастья надо той, которая даже искать его давно перестала?»
– Ее, – полуденным воришкой выскальзывая из студии, едва уловимо шепчет себе Рита. – Не «его», – спешит знакомой аллеей, затем в переулок и короткой «народной» тропой до трех высоток имени не менее народного классика.
«И что это за счастье такое? – украдкой, безумно, бездумно, вне закона» – громоздятся подъездные ступени пролетами в три этажа.
У Ольгиной двери Рита останавливается всего на минуту успокоить дыхание, но не сердце – оно бьется быстрее и лишь на мгновение замирает. Словно выстрел – сухой щелчок дверного замка.
