свет. Роженице было холодно, потому что огонь в камине догорал. Она лежала в одиночестве и знала, что ей пришло время умирать. Она это точно знала.
Она лежала одна, заброшенная и покинутая мужем, робкая и скромная, и никто из слуг не считал нужным за ней ухаживать, потому что она так и не сумела заставить их подчиняться. Только старуха, как сэр Джеффри называл мать Поссет, являлась к ней в последние пять лет, никто другой не соглашался принимать роды за столь скудную плату, а сэр Джеффри поклялся, что не станет платить за девчонок больше. Мать Поссет и была неряшливой, неопрятной старухой, нетрезвой с утра до вечера, но при этом требовала к себе повышенного внимания, выполняя свои тяжелые обязанности. В последний раз она справилась с ними чересчур легко, уверенная, что никто за это ее не упрекнет.
– Ну и ночка у меня выдалась! – ворчала она, возвращаясь в спальню с ответом сэра Джеффри. – Все косточки так и ломит, спина не разгибается. Пойду схожу в кухню, согреюсь немного и пришлю сюда служанку вашей милости.
У ее милости была единственная горничная, которая обслуживала еще двух малышек – Барбару и Анну, – чья детская находилась в другом крыле дома. И ее милость не сомневалась, что горничная не придет.
Она не сомневалась также, что огонь в камине скоро погаснет, но, дрожа под тонким одеялом, не позвала повитуху обратно и не попросила подбросить в камин углей, потому что была слишком слаба.
Так она лежала одна, бедняжка, и вокруг стояла глубокая тишина. Слабо задрожали тонкие губы. Взгляд ее скользил по темному балдахину, из огромных глаз медленно покатились холодные слезы и проложили мокрые дорожки к вискам. Кожу как будто обожгло холодом, но не было сил, чтобы поднять руку и стереть слезы.
– Девять раз вот так, – тяжело выдохнула она. – Ничего, кроме проклятий и жестоких обвинений. Я была совсем дитя, когда он любил меня. Тогда я была «моя Дафни» и «моя несравненная маленькая Дафни», и он любил меня на свой мужской манер. Но теперь… – Она слегка повернула голову к младенцу. – Бедные женщины! – Холодная соленая слеза скользнула к губам, так что на них растеклась горечь. – Любовь на час, а потом вот так, только это и ничего другого. Лучше бы ты умерла!
Дыхание женщины становилось медленнее и реже, глаза широко раскрылись.
– Я была всего лишь ребенком, – прошептала она. – Ты будешь такой же, если проживешь пятнадцать лет.
Несмотря на слабость, которая разрасталась с каждым вдохом, женщина постаралась повернуться к подушке, на которой лежал ребенок. Она вгляделась в него, не обращая внимания на то, как судорожно поднимается и опадает ее слабая грудь. О, как она задыхалась и как вглядывалась в дочь, пока смерть постепенно обволакивала широко открытые глаза. Тускнеющий взгляд выхватил в спящем младенце нечто необычное, странное. После родов прошло всего несколько часов, но ребенок не был сморщенным и красным, как все новорожденные. Маленькая головка девочки была
