его поведение. В поступках и словах Димы появилось больше уверенности. К тому же ещё в Индии, угодив в плен к Егорову, он каким-то чудом успел постричься, переодеться в новенькие джинсы и фланелевую рубашку с клеткой-тартан. Прикупил красивую трость и кожаную жилетку. Теперь каждый день пользовался туалетной водой. Правда, излишне усердствовал в стремлении сохранить новый образ – по такой жаре не снимал жилетку и вчера в Лиме весь взмок, прежде чем в город пришла вечерняя прохлада.
Тем временем справа за окном где-то в глубине пылевых облаков проглянули могучие абрисы тёмных гор – Кордильер, близость которых здесь, в пустыне, казалась почти невероятной, – а слева обозначилась зубчатая кромка обрыва. Из его глубин тянуло густым туманом, скрывавшим за собой просторы океана. Автобус то с усердием заползал на очередной холм, то лихо с него спускался. Дима и Максим спали. Аня и сама временами закрывала глаза, но любопытство не давало ей покоя, и всякий раз, очнувшись, она с интересом всматривалась в окна.
Когда внизу, под гористыми холмами, открылись зелёная долина и высвеченный солнцем прибой возле Плайя Чакраймар, Аня, не сдержавшись, растолкала Максима. Хотела, чтобы и он насладился видом цветущих полей, однако вскоре убедилась, что их благополучие обманчиво. Тонкий слой плодородия на глубинах бесплодной земли – зелёное полотно, настеленное поверх пустыни и прибитое к ней колышками неказистых, лишённых кровли домов.
За оазисом шоссе вновь повело через мертвенные дюны. Теперь дома встречались реже. Аня с грустью смотрела на билборды, покрытые лохмотьями обесцвеченной рекламы, на стены давно покинутых землянок. Утомлённая однообразием дороги, перестала сопротивляться сну. Остаток дороги провела в беспокойной дрёме. Максим разбудил её лишь на подъезде к Трухильо.
Пригород утопал в серости дымчатого кирпича и раскрошенного бетона. Даже в автобусе чувствовалось, что кварталы пропитаны кислым зловонием: запахи перепревшего мусора смешались с тяжёлыми ароматами зверинца, будто в каждом из полуразрушенных зданий одновременно ютились бедняки и домашний скот. Впрочем, к центру города улицы становились всё более опрятными.
Выбранная Аней гостиница располагалась в районе, который местные жители называли Чикаго. Небоскрёбов и гигантских бобов из нержавеющей стали тут, конечно, не было, но в местном Чикаго по меньшей мере ничто не напоминало о виденных на окраине трущобах: дома постройнели и посвежели, с тротуаров исчезли наносы мусора, а главное, полностью развеялся кислый запах свинарника.
Пока администратор гостиницы переписывал данные их паспортов, Дима с Аней прошлись по холлу. Осматривались, с радостью подставляли лица под прохладу стрекотавших тут потолочных вентиляторов. По стенам холла висели деревянные полки с выставленными на них керамическими репликами. «Мо́че», «Сика́н», «Чимо́р» – Аня читала названия царств северного побережья, каждое из которых было представлено десятком традиционных статуэток с нелепо гипертрофированными частями тел. Всё это отчасти напомнило комнату брата
