ротик цветка – изливался с веселой щедростью пены, выплеснувшейся из бутылки шампанского. И джунгли, до сего момента траурно-молчаливые, вмиг преобразились, общим настроением напоминая девушку, которой только что сделали предложение руки и сердца. Стволы древних пальм, опутанные, словно бутылки благородных вин, серо-коричневой волокнистой паутиной, уходили в запредельные небеса. Во вспененных изумрудных вершинах деревьев запутывались звезды и стряхивали вниз, в густую траву, свой серебряно-жемчужный свет. А когда этот благословенный дождь закончился, цветущие и благоухающие заросли возликовали, как верующие, услышавшие прямиком с небес обетование райского блаженства.
Тучи разошлись, выпуская на сцену этого праздника жизни солнце. Оно осветило изысканную в своей томной прихотливости чащу, и солнечные лучи, пробившись сквозь напоенные дождем заросли, напомнили собой бесконечные золотые колонны в парадном зале несуществующего музея всемирных драгоценностей. Мириады птиц – крупных и крошечных, голосистых и умилительно бесшумных – мелькали в сложном кружеве малахитово блестевших влажно-сочных лиан. Птичье оперение, алое, лимонно-желтое, белоснежное, густо-синее, вдруг вспыхивало и переливалось в солнечных лучах, доставляя глазам стороннего наблюдателя мгновенную режуще-сладкую боль созерцания недолговечной красоты. А цветы!.. О эти тропические цветы, несбыточная мечта всех оранжерей мира! Они подавляли своим почти божественным совершенством! Атласно блестящие, бархатно нежные, водянисто хрупкие лепестки их были полны дивного цвета, аромата и того самодовольства, которое свойственно красоте, внушающей лишь восторг и преклонение. А этот воздух, воздух рассвета в сердце фантастических жарких зарослей! Он был как долгий поцелуй спросонья: влажный, сладкий, пряный, дразнящий и утомительный. От этого воздуха лицо словно немело, губы сами собой растягивались в улыбку и сразу хотелось и петь, и плакать.
Это было прекрасно, потому что это было преддверие Непопираемой земли – места, куда нет доступа человеку, лишенному нежностей воображения. В этих зарослях не ступала нога европейца, ибо европеец видит красоту мира плоской и липкой, как туристический буклет, и сразу хочет оценить свои эмоциональные затраты соответственно предложению туроператора. Сердца европейцев – это ломбарды и банкоматы, и потому да не войдут они в Непопираемую землю! Этих зарослей не побеспокоит и стопа азиата – ведь здесь нечему учиться, кроме кротости и смирения, а кротостью вселенной не завоевать[1]. Люди, достойные пребывать в средоточии этой тропической благодати, воистину должны быть особыми людьми.
Что ж, сегодня джунглям исключительно повезло. Целая процессия именно таких людей двигалась сейчас по тропе, проложенной среди зарослей благоухающих цветов.
Над тропой в переплетении лиан задумчиво покачивался леопард. Он только что позавтракал и потому блаженно наслаждался покоем. Но внезапно он напрягся и открыл глаза – его уши уловили ритмичный шум, который могло производить только одно существо на земле. Леопард недовольно шевельнул усами: существ двигалось много, потому они и шумели так смело и легкомысленно. Зверь услышал визгливые и гортанные вопли, рокочущий морским прибоем грохот барабанов и пронзительный рев, который производят вздорные двуногие существа при помощи причудливо закрученных раковин местного гигантского трехногого моллюска. Рев раковин особенно раздражил леопарда. Зверь приглушенно зарычал, словно предупреждая, что не советует глупым двуногим существам соваться сюда, в самую глушь джунглей, со своими раковинами, песнями, барабанами и мускусно пахнущими болтливыми смуглыми самками.
Но шумные существа не слышали этого рычания, и немудрено. Потому что для них настал великий рассвет. И потому люди покинули свое селение, двинувшись многочисленной процессией сквозь заросли к реке под названием Сонга. Воды Сонги вполне оправдывали свое название, ибо на языке идущего к реке племени «сонга» значило «золотая» – воды были золотого цвета и струили приглушенное сияние подобно складкам парчовой ткани. Здесь, в глубине джунглей, был исток этой затерянной реки. А еще… Но не будем забегать вперед. Ведь сначала надо сказать и о том, кто шел сейчас в торжественной и шумной процессии, сердя леопардов и волнуя крошечных райских птиц.
Впереди ступали семь старцев в белоснежных одеждах, расшитых золотом и алыми перьями священных фениксов. Там, где босые ноги старцев касались пропитанной соками трав тропической земли, вспыхивали страстным блеском россыпи рубинов и изумрудов, но на такое чудо никто из шедших следом за старцами не обращал ни малейшего внимания, словно такое спецпроизводство драгоценных камней было делом обыденным и неинтересным. За старцами в белом вышагивал абсолютно лысый и к тому же рогатый старец в черном. Его лысина сияла позолотой, а меж кончиков длинных крепких рогов была натянута тонкая проволока с подвязанными к ней многочисленными бубенцами и колокольцами. Это музыкальное хозяйство издавало нежный, но в то же время слегка угрожающий перезвон, словно предупреждало, что их рогатый владелец – тип отнюдь не безобидный. Рогатого сопровождали два высоченных красавца, из одежды имеющих на себе лишь что-то вроде
А про американцев и говорить нечего. Потомки Индианы Джонса слишком увлеклись повсеместным строительством закусочных типа «Макдоналдс» и адвокатурой.
