повелительницу не оказывать слабинки. Анна вняла этой мольбе и упала на колени перед супругом, убеждая его почтить Святого Георгия в день его праздника и отличить дворянина, носящего его имя.
Решив, что комедия тянулась достаточно долго, Иаков собрался с силами, ибо ему предстояло, согласно старому обряду, ударить юношу плашмя клинком обнаженного меча: ни для кого не было секретом, какие скверные ассоциации вызывал в нем вид извлеченного из ножен оружия. Юный принц Уэльский протянул отцу свою шпагу, которую тот решился взять, превозмогая себя. После ритуала посвящения Джордж Вильерс обрел должность постельничего и тысячу фунтов годового содержания.
Эта история вывела из себя графа Сомерсета, который, оставшись наедине с королем, высказал ему все упреки, на которые были способны его бешеная ревность и страх перед грядущей немилостью. Король смиренно выслушал его излияния и простил оскорбления, но не перестал относиться к нему как к человеку, любовь к которому у него еще не угасла.
Что же касается Вильерса, тот чувствовал себя на седьмом небе от счастья, но голова у него отнюдь не пошла кругом. Он прежде всего постарался выразить свою признательность творцам его взлета, в первую очередь архиепископу. Джордж просил его оказать ему честь стать его наставником, проводником в доселе чуждом для него мире, вдохновителем его поступков. Архиепископ весьма простодушно принял все это за чистую монету и засвидетельствовал своему ученику свою горячую любовь. Вот что он писал ему:
«С сего дня я ценю и уважаю вас как своего сына и хочу, чтобы вы считали себя таковым.
Такова была политика поведения Вильерса. Он излучал вокруг себя атмосферу мягкости и доброжелательности, он бы охотно обласкал и своего соперника, и сам король пришел в восторг от подобного великодушия.
Однако Сомерсет был сделан из другого теста. Он уже видел перед собой дно разверзающейся пропасти, но повел себя совершенно неправильно. Вместо того чтобы умаслить столь благородного покровителя, он принялся досаждать ему своими жалобами и обидами. Иаков, тем не менее, все еще оставался верен тому принципу слабых личностей, что худой мир лучше доброй ссоры, и верил в возможность примирения непримиримых и установления мира между особами, которые дороги ему. Эта задача была возложена на Хамфри Мэя, пользовавшегося уважением обоих фаворитов.
Сэр Мэй в первую очередь принялся наставлять Джорджа, который, собственно, не выказывал никакого сопротивления. Граф же Сомерсет сначала фыркал, но затем, узнав, что речь идет о королевском приказе, замкнулся в ледяном молчании. Через полчаса к нему явился его молодой соперник.
Джордж излучал одну из своих ослепительных улыбок и, ощущая, несомненно, свою новую мощь, рассыпался в учтивейших выражениях:
– Я намерен, милорд, быть вашим слугой и единомышленником, ибо желаю, чтобы судьба моя зависела от вашего расположения
