что Андрюха почти ничего не понимал. Даже барин иной раз просил собеседника «мувить вольней». Еще труднее было объясниться самому, не прибегая к помощи жестов. Однако евреи-корчмари в этом чужом краю были люди понятливые, практика быстро приносила пользу, и с каждой новой остановкой Андрюха вступал в разговор все увереннее. Он уже умел передать своему господину смысл такого довольно длинного монолога очередного пройдохи-корчмаря:
– Он сказал, что незачем такому важному пану, то есть господину, русскому офицеру, останавливаться у него в корчме с простолюдинами. Можно проехать еще меньше версты и остановиться в усадьбе у здешнего пана, выбрать себе самый наираспрекраснейший «покой» – комнату, стало быть. Пан, дескать, не посмеет отказать и угощение подаст. Говорит, все проезжающие русские офицеры так поступают.
Только Дмитрий Сергеевич по деликатности своей здешнего помещика обременять постоем не стал, остановился в корчме, к немалому удивлению ее хозяина, на всякий случай сделавшего постояльцу немалую «знижку».
Край этот, как объяснил Дмитрий Сергеевич, назывался Жмудь, и был он частью Литвы, которая сама состояла частью Речи Посполитой – так правильнее было называть Польшу.
Край хоть и чужой, но то тут, то там по дороге встречались отряды российских войск, расположившихся здесь на зимние квартиры, то есть основательно. В одном местечке Дмитрий Сергеевич разгневался на гренадерского фельдфебеля, который собрал себе со всей деревни целую гору перин и тюфяков, на которых он «почивал», а хозяевам приходилось спать на соломе чуть ли не вместе со скотиной. Строго отругав унтер-офицера за обиды, который тот зря учиняет местному населению, Дмитрий Сергеевич сказал Андрюхе, а больше, конечно, сам себе: «Ежели так обстоят дела по всей Польше, то мне надо торопиться – нашему посланнику действительно может грозить опасность…»
Только зря Дмитрий Сергеевич так уж сильно торопился и на ходу обливался чаем, едучи уже по самой «коронной» Польше. К его приезду в Варшаву российский посланник барон Осип Андреевич Игельстром был живехонек. И гораздо больше, нежели собственной безопасностью, озабочен был делами сердечными.
Варшава, конечно, знатный город – только и глазей по сторонам, потому как прежде ничего подобного не видел, хоть тоже не из деревни приехал. Москва, которую Андрюха неплохо помнил, что и говорить, – больше. И купола колоколен там золотом горят, но Москва совсем не такая. И славный город Санкт-Петербург совсем не такой – строгий, прямой, роскошный. А здесь каждая улочка куда-то заворачивает и выпрямляется только ненадолго, упершись в такую же роскошь дворца или собора. Они здесь без золоченых куполов, но тоже величественные, каменные, поднимаются стрелами высоко в небо – можно шапку потерять. Дмитрий Сергеевич, побывавший и на востоке – в Сибири, и на севере – в Финляндии, западную границу России пересек впервые и такой старый европейский город, как Варшава, тоже видит в первый
