style="font-size:15px;"> Батя тогда поглядел на Прошу, подумал о том, как так вышло-то, что вчера еще он мальцом был совсем. Да милым таким – аж слезы. А щас сидит тут дурак последний, вонючий вечно, грязный, в говне каком-то. И так бате за самовое себя стало обидно. Так горько стало, что он бревно очередное (неудачу свою последнюю) швырнул в этого дурака. Бревно аккурат в бровь прилетело. Кровищи стало – море.
А Прошка не плачет, не хнычет. Сидит только, пальцем бровь трогает, а потом тут же кровь на руке смотрит и шепчет: «За что, бать… ну за что…»
Ну а потом Проша сотворил такое, что в ум не вмещается. За то его, как оказалось, на каторгу и кинули.
5
Сегодня сел писать и понял, что вот эти вот закорючки про Прошу – первое, что пишу с самой прошлой жизни. Начал вспоминать, что до каторги писал. Хрень несусветную, но писал. Начерта я вообще это делал?
Это меня Прошка с панталыки сшиб. Сидит сегодня в сральне, молчит. И тут выдаст «А начерта я вообще это сделал?» Я так и понял сразу, что он ответа-то и не шибко ждет. Спросил так, лишь бы брякнуть. А у меня этот вопрос впился в башку, и я его с утра по любому поводу себя спрашиваю. Михал даже, гляжу, ЗАДУМАЛСЯ.
Вообще Михал у нас самый разумный. Он чуть че не лезет биться или орать – призадумается. И ребят наших вечно учит: вы, говорит, ЗАДУМАЙТЕСЬ. И прям кто-то задумается. Да ни в жизнь.
Я помню, что писал много. Если не пил. И пил много, если не писал. Так и получается, что писал или пил.
И пьянку свою последнюю помню. Мы тогда нажрались у меня. Там и Серега был, и Мишка, и Володька. Все тоже че-то писали в то время. Мы тогда на кухне пили. Там же писульки мои болтались. Мужики полистали, пока я в сральне был. Слышу – гогочут. Ну, я вышел. А начерта я это сделал? Не пойму. Вроде у меня тогда с умом че-то сталось. А может, по жизни был дурак.
Хватит на сегодня.
6
Сегодня птицы на всякие голоса запели. Красотища неописуемая. Птицы, поди, и вчера так орали, и дней двести назад, да заметил я сегодня.
А заметил вот почему: мы пожрать пошли. Нас кормят, как с полтонны камня накрошим. И вот в эту вот кормушку нашу единую мы пошли до барака. Там с нами особливо не привередничают: туда же, где спим, приносят чашку с Михала размером да черпак. Мы по одному встаем да из черпака едим по очереди. Михал, ясно, первый. Потом я. Потом пацаны уже. Они ж молодые, пущай подождут.
Так вот мы жрем, до Проши очередь дошла. Он отхлебнул и загорланил:
– Ух, соловушки, держись!
Ну, мы поняли, что опять Проша дуру гонит, и не смекнули, к чему он. А Проша парень подбитый, он во всяких травах, кореньях бывалый. Говорит, жрал всю жизнь, че в рот залезет. Говорит, на себе изведал «эффекты действия всяких растеньёв». Сам так сказал.
Ну, пожрать-то пожрали, а как идти дальше камень ковырять – мы все в сральню. И так мы хором дристали! Истинно как соловьи. Понятно дело, что толчков на всех не хватило. Так мы и срали в той же очерёде, что к черпаку шли! А Прошка, знать, стоит и лыбится: ну что, говорит, соловушки?
