о чем-то напряженно думал…
Затем тронул Лепетченко за плечо:
– Попридержи, Сашко!
Кавалькада остановилась.
Махно спустился на землю, лениво размялся, одновременно – в который уже раз! – пристально всматриваясь в лица своих хлопцев.
Потом подошел к Лашкевичу, под которым резво ходил породистый скакун из коммунарской конюшни.
– Слазь, Тимош! Сядь на мое место.
– Нестор, ты ж слабый ще! – возразил Лашкевич. – Ще нельзя тебе верхи!
– Слазь! – приказал Нестор.
Лашкевич торопливо соскочил с коня, уронив при этом очки. Нагнувшись, нащупал их в пыли.
Все замерли. Ждали, что будет.
Махно впрыгнул в седло, показывая, что сил у него еще достаточно.
– За мной не ехать! – Он достал маузер. – Все поняли?
– Ну, Нестор, тоби ж нельзя… – хотел приблизиться к нему на своей гнедой кобыле Григорий.
Зрачок маузера поглядел на Лашкевича, потом на Левадного, на Григория, остановился на Щусе.
– Не верю я вам!.. Никому не верю! – твердо сказал Нестор и во весь опор пустил скакуна по степной дороге.
Черногвардейцы смотрели ему вслед. Никто за ним не тронулся.
На рассвете лавина пестрых войск уже заливала хутора вокруг Гуляйполя. Пылила по широким шляхам.
Развевались бунчуки. Полоскались над конными немецкие красно-черно-белые флаги с орлами, австрийские – с такими же орлами, украинские желто-блакитные с трезубцами, красно-бело-зеленые венгерские с геральдическими щитами…
Один из отрядов въехал в усадьбу Данилевских.
Коммунары – и те, кто прежде работал у пана и остался в имении, и те, кто недавно здесь поселился, но по какой-то причине не сумел уехать – теснились у стен флигелей. Бабы прижимали к себе детишек.
Пан Данилевский соскочил с коня. Оглядел имение, испуганных людей. Из рыдвана выбралась Винцента. Внезапно откуда-то вылетела большая лохматая собака, бросилась к девушке.
Бывший гуляйпольский пристав, а ныне офицер войск украинской стражи Федор Петрович Лотко, приехавший вслед за паном в бричке, схватился за винтовку.
Но собака уже облизывала лицо присевшей Винцуси.
– Жан, Жанчик, Жануся, – лепетала девушка, теребя пса за уши.
Данилевский улыбнулся. Любовь собаки вернее человеческой привязанности.
Василь тащил в дом поклажу.
– Разрешите гнать всех этих в шею! – подбежал к Данилевскому бывший пристав Федор Петрович.
– Кого?
– Коммунию!
– Разберемся, – разгладил вельможные усы Данилевский.
И направился в дом. В зале он увидел портреты Бакунина, Кропоткина, Прудона, Пугачева. Те тоже смотрели на него застывшими, старательно выписанными глазами.
– Папа, папочка! – Винцента поглядела на отца умоляюще. – Там много детей… куда же их? Не гони, вели разместить
