как вернулась из Штатов. Никто не ждет от тебя свежей выпечки для детсадовского праздника.
– Я сама от себя этого жду! – неожиданно рявкаю я, и Ричард вздрагивает. – Так куда Пола засунула это чертово сито?!
Я вдруг замечаю, как постарел Ричард. Морщинка, некогда на манер восклицательного знака прорезавшая его лоб, стала глубже и едва ли не впятеро шире. Милый мой смешливый Ричард когда-то глядел на меня как Деннис Куэйд на Эллен Баркин в “Большом кайфе” – сейчас же, после тринадцати лет отношений, полных поддержки и взаимопонимания, смотрит, точно бигль на исследователя, который заставляет его дышать табачным дымом[2]: вроде и понимает, что такие вот эксперименты необходимы ради общего блага, но все равно молит о пощаде.
– Не кричи, – вздыхает Рич. – Детей разбудишь. – Рука в конфетно-полосатой пижаме указывает наверх, где спят наши дети. – Да и не прятала Пола сита. Не стоит сваливать на нее вину за все подряд, Кейт. Сито лежит в ящике рядом с микроволновкой.
– Ничего подобного, оно лежит здесь, в шкафу.
– Уже нет. С девяносто седьмого. Умоляю, дорогая, пойдем спать. Тебе вставать через пять часов.
Ричард поднимается по лестнице, и ноги готовы нести меня вслед за ним, но оставить кухню в таком состоянии я не могу. Ну не могу, и точка. Здесь словно сражались не на жизнь, а на смерть: “Лего” разлетелось шрапнелью по полу, парочка покалеченных Барби, безногая и безголовая, устроили пикник на старом клетчатом пледе в пятнах травы – напоминании о последней семейной вылазке на природу в августе. На полу возле стойки для овощей, точно на том же, помнится, месте, что и в утро моего отъезда в аэропорт, темнеет холмик изюминок. Кое-что за время моего отсутствия все же изменилось: в глубокую стеклянную вазу для фруктов на столике у двери в сад добавили полдюжины яблок, при этом старые фрукты выбросить не додумались, так что груши на дне вазы сочатся липким янтарем. С дрожью отвращения избавляюсь от гнилья, вытираю с яблок клейкие капли и кладу их обратно в вымытую и высушенную вазу. На все про все – минут семь. Осталось смахнуть сахарную пыль со стальной столешницы, но процедура неожиданно затягивается: от жирно-склизкой тряпки, кишащей бактериями, тошнотворно несет тухлой водой из-под цветов. Спрашивается, до какого состояния мерзости должна дойти кухонная тряпка, чтобы кто-нибудь в этом доме, кроме меня, додумался ее выбросить?
Запихиваю тряпку в переполненное ведро и лезу под раковину за новой. Пусто. А чего ты ждала, Кейт, тебя дома нет – следовательно, и новой тряпки нет. Выуживаю из ведра тухлую, замачиваю в горячей воде с антибактериальным жидким мылом. Последняя забота на сегодня – выложить для Эмили ее ангельские крылышки и нимб.
Уже выключив свет и двинувшись к лестнице, я торможу от неприятной мысли: если Пола обнаружит в ведре коробки из-под кексов, весть о Великом Кулинарном Подлоге немедленно станет достоянием всех окрестных нянек. Дьявольщина. Достаю коробки из ведра, заворачиваю в старые газеты, выношу приличных размеров сверток во двор и сую в огромный черный мусорный пакет – предварительно покрутив головой
Речь об экспериментах, которые доктор Оскар Ауэрбах проводил на собаках, чтобы выявить связь курения с раковыми заболеваниями. –
