style="font-size:15px;"> – Никуда, – буркнула Алина, садясь на пол, прислоняясь спиной к косяку и обхватывая колени руками. – Мне просто страшно.
Глаза она закрыла. Здесь ей было спокойно.
– Как же вы все-таки мне надоели, – проговорил он совсем рядом с ней и поднялся.
– Да, – грустно согласилась она, не открывая глаз. На душе было тоскливо. – Я знаю. Вы мне много раз это говорили.
Тротт открыл дверь, прошел мимо сидящей Алинки в дом и бросил на кровать подголовник и одеяло.
– Ложитесь, – приказал он. – И хватит метаний. Я еще надеюсь поспать этой ночью. У нас короткая передышка, скоро опять в путь.
Профессор ровно дышал на кровати напротив – и, несмотря на вернувшееся смущение, сейчас Алине засыпалось легче. Было совсем не страшно. Но погруженный в дремоту рассудок, привычный к анализу, подкидывал пятой Рудлог странные картинки и ощущения: утренние взгляды лорда Макса на ее мокрую сорочку, приятную тяжесть теплой куртки на плечах; Тротт, погладивший ее по щеке, Тротт, обнимающий ее крыльями, – и его обнаженное тело и дикий взгляд, снова заставившие ее ворочаться. И разозленное «что за чушь вы несете?!». Почему-то понеслись воспоминания о том, как она сдавала ему зачет – и как волновалась, и как захватывающе это было и интересно – и как в ответ на ее вопрос, он ли помог ей с физкультурой, профессор тем же тоном процедил: «Что за чушь пришла вам в голову?»
Алинка заморгала в темноту. Сердце билось как сумасшедшее – что-то важное сейчас промелькнуло в полусне, что-то волнующее и важное! – но осколки размышлений ускользали, никак повторно не собираясь в цельную картину, и она так и заснула, хмуря лоб и сердито кривя губы.
Глава 7
Двадцать седьмое марта, Медвежьи горы, Бермонт
Демьян Бермонт открыл глаза – в прозрачной и стылой горной ночи грохотали отдаленные взрывы и в ответ недовольно ворчали склоны, огрызаясь лавинами и камнепадами. Сын бога земли телом ощущал вибрацию породы под собой и, наслаждаясь этой мощью, опустил с походной койки руку ладонью вниз, на утепленный настил, над которым поднималась палатка, – здесь, в местах силы, любое изменение откликалось всплеском энергии, бодрящим не хуже ледяной воды.
Взрывы прекратились, но его величеству больше не спалось. Снаружи выл ледяной ветер, трепля сдвоенное основание палатки, – и крохотный погодный амулет, повешенный в центре, потрескивал, стараясь изо всех сил не пустить зиму внутрь. Демьян зажег лампу; взгляд его упал на часы – четыре утра, – потом на стол, где лежало недописанное письмо Полине:
«…Летом я отвезу тебя в старый лес на востоке. Там, у озера, стоит малинник, а в полдень пахнет так, что кружится голова. Нигде я не ел таких сладких ягод. А с твоей ладони они будут еще слаще…»
От их переписки так и пахло летом и теплом, Полининой незлобивой смешливостью и радостной ее любовью к нему. Демьян, читая письма жены, каждый раз с тяжелым чувством вины
