а тысяча девятьсот сорок второго года. Человек двадцать сбилось в кучку около полуторки; машина едва жива, она такая же, как и люди, стоящие рядом. Все ждут, когда шофер и молоденький солдатик выгрузят мешки с мукой; сейчас бы наброситься, разорвать мешок, наесться этой муки прямо тут, да только нет сил. Нет сил пройти хотя бы несколько шагов, а ведь скоро придется забираться в кузов. Вдруг пассажирам повезет и машина доедет до того берега? Может быть, они все-таки останутся живы?
Несколько девушек, больше похожих на подростков; одна из них совсем ребенок, на безжизненном лице большие карие глаза. Она стоит чуть поодаль от остальных пассажиров, поверх ее изодранного зимнего пальто намотан яркий платок; блестящая зелень и темный вишневый причудливо переплелись в непривычном орнаменте. Такой платок не к месту теперь, он красивый и слишком тонкий; сейчас бы лучше серый пуховый из бабушкиного шкафа. Рядом двое пожилых мужчин, чуть дальше десяток мальчишек, одетых в солдатские бушлаты; рукава почти волочатся по земле. Последняя группа – высокая женщина и двое детей; шофер проносил мимо нее мешки и случайно толкнул краем ноши. Женщина удержалась, из-под старой мужской шапки выбилась прядь густых черных волос. Надо же – красивая, подумал водитель, и тут же пронеслась мысль: как странно думать об этом теперь, когда не знаешь, доживешь ли до утра; и вообще, когда закончится эта беспощадная война, никто не знает.
Ветер, ветер гуляет по безжизненному, промерзшему на сто лет вперед пространству.
Загружались медленно, солдатик ругался: светлеет же скоро, что копошимся?
Он стоял в кузове грузовика и затаскивал чуть живых пассажиров наверх; люди валились прямо на деревянные доски, потом подползали к бортикам и старались сесть друг к другу как можно теснее. Так безопаснее – ни крыши, ни боковых дверей в кабине шофера; если что, есть шанс выпрыгнуть, а также есть вероятность не замерзнуть окончательно по пути. Ветер проникает всюду и не жалеет измученных голодом людей.
Уже тронулись, последние в колонне; тут солдатик заметил одного из мальчишек – тот сидел за деревом в метре от берега; солдатик спрыгнул с машины – да только зря, ребенок умер. В дороге наверняка еще кто-нибудь помрет, так что нечего тратить время.
Ехали долго; колея размыта и снова прихвачена ночным морозом, тонкая наледь на поверхности громко трещит; через сто метров впереди такая же полуторка; ее еле видно, и слава богу – значит, пока еще едет. Солдатик периодически вглядывается в темноту ночного неба и прислушивается к любому постороннему звуку. На обочинах через каждый километр – пункт обогрева, кипяток и девушка в теплой военной шинели. Первые два часа водитель не останавливается, упорно едет вперед. Наконец, притормозили, чтобы сходить за горячим; сонная женщина разлила воду в железные кружки, а потом увидела кучу детей в кузове; она достала полбуханки хлеба и раздала каждому по маленькому кусочку.
– Не трать зря, Марья. Еще полпути.
Водитель отдал девушке кружку и полез в кабину. Машина завелась не сразу, солдатик выпрыгнул из машины с большим железным крюком в руках; наконец, они снова тронулись в путь. Еще через полчаса дороги умерла одна из девушек; она была самая худая и какая-то неестественно румяная. Машину тряхнуло, секундой позже девушка закашлялась, из горла пошла кровь, а еще через пять минут она затихла. Водитель наклонился к солдату и сказал шепотом:
– Туберкулезная. Выбрасывай тут, до берега не повезем.
Парень тут же перепрыгнул в кабину и на полном ходу сбросил тело на лед. Машина ехала дальше, не останавливаясь, никто из пассажиров не сказал ни единого слова. Наконец, небо чуть посветлело, впереди показался берег. Люди всматривались в горизонт с надеждой; одна из девушек расплакалась и стала обнимать подругу.
– Людочка, совсем немного осталось, совсем чуть-чуть.
С каждой минутой расстояние до земли становилось все меньше и меньше, и вот последние триста метров. Вдруг машина как будто наткнулась на что-то и резко остановилась, послышался гулкий басовитый треск, правый бок начал проваливаться под лед.
Водитель пытался сдать назад, но тщетно; он повернулся к людям, закричал что-то, потеряв еще полсекунды; а потом рванул из кабины.
– Принимай, Господи!
Часть первая. Анастасия
Я знаю, ты слышишь меня, Отец наш. Столько тысяч лет я чувствую каждую твою мысль, так же, как и ты мою. За все это время мы ни разу не обратились друг к другу; как это сказано у людей – глаза в глаза. Теперь настал тот самый день, я знаю наверняка. Послушай меня, Господь всемогущий, – Твои священные книги давно устарели, и этого уже никак не исправить.
Настало третье тысячелетие с того момента, как родился смелый человек; тот безумец, не испугавшийся смерти, Твой любимец. Ты не заметил, но за последние двести лет люди переворошили бытие до основания, они почти открыли основу, они смотрят вдаль и в глубину материи. Еще совсем немного
