как будто не чужды простые ребячьи забавы:Карусель, самокат, выбивной и футбол во дворе,
Но остались следы от войной занесённой отравы,
Приползающей грязной гадюкою в сны к детворе.
Каждый день их – мишень для безумцев из страшного тира.
Под прицелом растёт, ненавидеть учась малышня
Эти вечные будни заезженных в хлам перемирий
И гудящие ночи обстрелов, когда не до сна…
Поколенье войны… Подрастает достойная смена
В никому не известной, забытой богами стране —
Батальон закаленных, готовых к боям Питер Пенов,
Потерявших заочно надежду на этой войне…
Потанцуем, малыш?
Потанцуем, малыш? Солнце блики кидает в осколки
Битых стекол оконных, провалы разорванных крыш.
Серебрит седина, будто инеем, детскую челку.
Ты боишься? Не бойся… Давай потанцуем, малыш.
Шаг вперед, шаг назад… Я тебе расчерчу танцплощадку,
Плотно пули кладя по периметру, глядя в прицел,
Отмеряя пространство для действа от дома до грядки.
Шаг вперед, шаг назад… Погоди, не мечись, моя цель…
Ты не видишь меня, потому и рыдаешь так громко,
Для тебя мои выстрелы, право, что кара небес.
Потанцуем, малыш, ты не бойся, не трону ребенка.
Попугаю чуток, может, выйдет на крики отец.
Мне же скучно порой, снайпер – для терпеливых работа.
Поиграю с тобой – серой зоны невинным жильцом.
Пулю слева и справа пошлю, проучу обормота.
Выше прыгай, малец, развлекая меня гопаком.
Не куражусь, пойми, жизнью четко прописаны роли —
Ты же враг и предатель, хоть в этом твоей нет вины,
Ты – работа моя, обитатель военной юдоли,
Подрастающий воин непризнанной нами страны.
Ты запомнишь, поверь, этот день, этот танец навечно.
Буду точно я знать, что ты где-то ночами не спишь,
Вспоминая шаги, репетируя па бесконечно,
Ненавидя меня. А пока… потанцуем, малыш…
Анна Долгарева
(Санкт-Петербург – Луганск)
«Восходила, сияла над ней звезда…»
Восходила, сияла над ней звезда,
подо льдом шумела живая вода,
просыпались деревни и города,
напоенные светом новой звезды.
Сквозь закрытую дверь пробиралась стынь,
по-над полом тихо ползла туда,
где сидела она, на руках дитя
обнимая. Снаружи мороз, свистя,
запечатывал накрепко все пути,
чтоб чужой человек не сумел прийти.
На дверных петельках темнела ржа.
И она сидела, Его держа,
и она бы молила Его не расти,
чтоб стирать пеленки, кормить из груди,
оставаться не Богом – ее дитём,
не ходить этим страшным терновым путём,
оставаться маминым счастьем, днем
абрикосово-жарким,
