они и выложили мне. Мол, это не я виноватый, а они. Прощение просили, у них-то все нормально. Но зато не так обидно, если честно. Я-то думал, что невезучий такой, даже хотел того… совсем на тот свет уйти.
– Понятно, – ответил я. – Ты пока не говори никому из наших. Вот тебе задание, листья с дорожки подмети.
Новичок ушел, ему явно стало легче, что он вывалил свою «тайну». Хотя дело ясное как два пальца. У парня психика не выдержала, вот ему и придумали байку про Армию Освобождения. Молодость, наивность. Он просто не мог принять, что теперь будет стареть и ляжет в землю из-за своей невезучести. Теперь у него есть и причина и виновник, и он адаптируется.
Медведю я решил ничего не рассказывать, в конце концов, есть же право на врачебную тайну. Да и не хотелось всех попусту баламутить. До следующей недели я забыл об этой истории. Осень – сезон сбора урожая. К тому же, Лешка-длинный сильно порезал руку, когда перекладывал железяки в сарае. Даже температура поднялась, я уже начал думать о всяких ужасах типа столбняка, гангрене и ампутации.
***
Транспортная баржа прибыла ровно в десять утра, точно по расписанию. Как всегда, первыми вышли охранники. Только на этот раз без оружия. Командир направился к ограждению и остановился в шагах пяти от нас, прильнувших к холодной решетке.
– Началась эпидемия, синдром отторжения, – сказал он, сняв шлем. – На сегодня процентов двадцать населения никогда не станут смертными. И количество пострадавших растет. Вас просят вернутся назад, смысла в Эдеме теперь нет.
– Зачем? – спросил Медведь.
– Чтобы вы помогли адаптироваться им к новой судьбе, лучше вас этого никто не сделает, – ответил командир. – Теперь ваш Эдем будет там.
Жалко будет покидать это место – яблони, огород Егорыча. Но ведь можно взять саженцы с собой, и посадить много садов там…
Татьяна Аксентьева
«Выбор»
Потоки дождя низвергались с неба, заливая оконное стекло. Казалось, что за пределами дома ничего не существует. Перестав пытаться разглядеть что-либо за серой, мутной пеленой, я оделся, спустился со второго этажа, сел в парадное кресло в гостиной, ощутив под пальцами его вельветовую мягкость, и, под дробь крупных капель, кинув последний, прощальный взгляд на фото в рамке, застрелился.
***
– Это не шанс! Это не везение! Ты правда не понимаешь, насколько это все усложнит? А какой это риск?
Ее руки нервно подрагивали, рядом с ней на столе лежала уже куча маленьких картонных коробочек, изодранных в клочья. Она подняла на меня глаза, заполненные слезами, и мне показалось, будто я рухнул в прорубь, утягиваемый течением, без единого шанса выбраться.
– Всего девять месяцев… всего девять, – тихо прошептала она. – Если продержимся, то нас уже не тронут.
– Всего? Всего девять? Мин, как только они узнают,
