пронизанный золотистыми прожилками: дрожащий, вибрирующий и постоянно меняющий цвет от охры до темно-бордового. Внутри что-то двигалось, скручивалось и рассматривало Май тысячей крохотных черных глаз. Она могла поклясться, что чувствует теплое дыхание на щеке, чье-то мимолетное прикосновение к волосам и плечу.
Золотые прожилки змеились по земле, огибали ноги Кирана и тянулись во мрак.
Будто камень истекал кровью.
Мальчишка запрокинул голову назад, и в Май уперся взгляд молочно-белых глаз, начисто лишенные зрачков и радужек.
Рот приоткрывается в немом крике, растянулся так, что кожа на щеках пошла резкими изломами-трещинами, разошлась в стороны, обнажив белую кость.
– Схватить ее! – прошелестело над головой.
Незнакомый голос заполнил собой всю пещеру, отразился от стен и метнулся вглубь по коридору, которого Май сразу не заметила.
Бежать! Бежать сейчас же!
– Город уже горит, – забулькал Киран, а из уголка рта вниз тянулась вязкая нитка красно-черной слюны.
Она сорвалась с места, нырнула в темноту, в крепкие объятья непроницаемого мрака. Ноги скользили на камнях, а через секунду подломились, и Май проехала на коленях несколько невыносимых футов, сдирая кожу, оставляя на камнях собственную кровь.
Шелест незнакомого голоса и крик Кирана неслись следом, били в затылок раскаленными стальными снарядами.
Коридор оказался прямым, как палка. Через каких-то сто шагов нос защекотала свежесть ночного ветра, а вместо камня под подошвами сапог – редкая трава и пыль.
Золотые ручейки светились в темноте и тянулись вниз.
Туда, где был дом Май.
***
Клаудия нервничала.
Это всегда случалось, когда что-то шло не по плану, а в последнее время не по плану шло абсолютно все. Тихий шепот точно в сердцевине сознания безошибочно вел ее через неизвестные земли и тут, у тихого неприметного городка в Седых предгорьях, затих – не достучаться.
Паника сменялась холодной апатией, а через мгновение толкалась под грудью и ворочалась растревоженным зверем, мешала сосредоточиться на пыльной иссушенной дороге, но Клаудия упрямо шагала вперед по узкой тропке, где не разминулись бы и две повозки.
В воздухе чувствовался запах близкого лета – жара не спадала, даже когда солнце нехотя закатывалось за горизонт, обливая мир раскаленной кровавой глазурью заката.
Что ни говори, а виды вокруг не вызывали интерес. Одинокие дома, обнесенные заборами, цветущие сады, неприветливые жители, из которых даже за кружкой яблочного вина ничего не вытянешь. Все оберегали свои крохотные, никчемные тайны и не доверяли чужакам ни на крошку сцила. Посматривали хмуро из-под густых бровей, осеняли себя защитными знаками Первородной да отворачивались.
И этот запашок в воздухе.
Так пахли необратимые перемены: плесенью и сладковатой терпкостью ужаса, повисшего в воздухе. Никто об этом не говорил, но Клаудия видела. О да, она все замечала!
