еще прибежал.
– Не прибежал, а пришел, и не когда, а только что, а уж топал, право, как двуногий, разбудил до времени, – проворчала волчица.
– Так полосатик тяжелый попался, насилу доволок, – извиняющимся тоном пояснил волк.
Волчица отошла в сторонку, пометалась немного в поисках незапятнанного места, едва нашла маленький лоскуток, присела. В который раз подивилась, что из нее что-то вылилось, волчата, казалось, высосали ее всю без остатка. После этого, наконец, соизволила подойти к мужу, который дожидался ее, лежа с гордо поднятой головой возле крупного нетронутого барсука.
– Нежирный, – проворчала волчица.
– Так ведь весна! – воскликнул волк. – Есть давай, очень хочется!
– Мешок с костями! – раздался голос волчицы из вмиг располосованного брюха барсука.
«Косточки, косточки, какие сладенькие косточки! Вот что мне нужно!» – думала волчица, блаженно догрызая последнюю кость. Ее-то собственные истончились, выпирали прутиками сквозь редкую, вылезающими клочьями шерсть. Прикончив лакомство, она оглянулась вокруг – не осталось ли чего, вздохнула с сожалением – ничего, потом благодарно лизнула в нос мужа, давно отвалившегося и уже сонного, и отправилась к ручью. Напившись, побежала на прогулку, намереваясь сделать три положенных круга, малый, средний и большой, около их логова.
Малый круг был по косогору, что начинался от уступа, в котором была их пещера, и полого спускался к крутому, но невысокому обрыву над следующей террасой, такой же пологой и безлесной. По ней пролегал второй круг. Волчица спустилась в три прыжка, привычно и уверенно попадая на каменистые выступы, а внизу на пружинящий мягкий дерн, с молодым задором промчалась по нежной траве и по узкой расселине, проточенной когда-то ручьем, принялась взбираться наверх.
Вот и большой камень, перегородивший русло ручья и направивший его чуть в сторону, где ему приходилось бесстрашно бросаться вниз с кручи, в неизбывной надежде разбить неуступчивый камень и проложить себе гладкий скат. Когда летом надежда вместе с водой немного иссякала, ручей поддерживал ее видом своего предыдущего творения, так неудачно перегороженного упавшим камнем, – всего-то пятьсот весен трудов! Или результатом другой своей шутки – огромной, завалившейся набок елью. Тут и ста весен не потребовалось. Уж как он пестовал невесть каким ветром занесенное сюда семя, как поил своими водами, как наносил землю, чтобы было куда расти вширь корням, как радовался пышной стати своей любимицы, быстро обогнавшей в росте сидевшие на сухом пайке сосны. Только потом из озорства подточил корни и, призвав в помощники ветер, завалил набок. То-то треску было! Он нарочно потом чуть отодвинулся в сторону, чтобы вывороченные корни не загораживали вид на поверженную великаншу.
Волчица постояла, дослушала до конца привычный, из разу в раз повторявшийся рассказ, в который же раз подошла к ели и осмотрела нишу под ее корнями. Нет, правильно она сделала, что отвергла это логово! Стены ее пещеры много надежнее этого кустарника, только-только одевающегося листьями, да и ручей слишком близко, от его нескончаемой болтовни с ума сойдешь. Еще раз похвалив себя, волчица побежала дальше.
Вот и средний круг завершен – она стояла на каменистой площадке точно над их пещерой. Не задерживаясь, она пошла на большой круг – и так потеряла много времени у ручья. Опять вниз, на этот раз по тропке, что вилась между валунов. По ней иногда ходили двуногие, но это волчицу не смущало, да и то сказать, другого удобного пути нет, а двуногие по извечной лени своей всегда находят тропки самые гладкие и короткие. Но за последние два дня по ней никто не проходил, как и по дороге, огибающей их гору. Волчица принюхалась. За всю последнюю луну не прибавилось ни одного чуждого запаха, после той небольшой стаи двуногих на лошадях, что промчалась здесь сломя голову, но это когда было, еще до рождения волчат.
Двуногих волчица не боялась, особенно тех, что жили на ее территории, а это почти день пути во все стороны в глубь гор. Двуногие ее уважали и даже оставляли ей часть добычи после удачной охоты. Не очень-то ей было это нужно, но все же приятно. В свою очередь и она старалась не причинять двуногим никаких неудовольствий, никогда не покушалась на их скот, такой жирный и такой беззащитный, и не пугала их глупых и беспомощных детенышей, которые при одном ее виде начинали истошно визжать, а потом бросались наутек, полагая, вероятно, что могут от нее убежать.
Взрослым же она нарочно показывалась, но не часто, только в ту ночь, когда на небо выкатывалась круглая распухшая луна. В такие ночи двуногие собирались на поляне возле их селения, на которой был установлен высокий обрубок дерева, весь изрезанный и раскрашенный, и что-то кричали, вздымая руки к луне, и выли, пытаясь подражать ей, волчице, и подпрыгивали, встав в круг. Волчица поднималась на вершину скалы, возвышавшейся над селением, и заводила свою песню, обращаясь к луне. Это вызывало неизменный восторг двуногих, они принимались громко кричать, хорошо хоть без визгливых звуков, свойственных их детенышам, а потом
