надо – быстрый, когда надо – не быстрый.
«Дать бы тебе грязной тряпкой по физиономии!» – подумала Алла, оценивая, что сказал Манецкий – пошлость или так, призыв, но вслух с издевкой спросила:
– За это, наверно, и ценят?
– Нет, ценят за то, что я скорости не путаю.
«Вот, сволочь! Пень бесчувственный! Чурбан…» – но вслух сказала:
– И о чем это ты все время думаешь?
– Да думаю, что на вечер нам брать. По ситуации – так шампанское, но погода не располагает, вина сухого здесь отродясь не было, по погоде – портвейн, но это пошло. Вот сижу – и думаю.
Этого Алла не смогла вынести. Она отшвырнула швабру и бросилась на Манецкого, застучала было сжатыми в кулачки руками по груди, но попала в крепкий захват, несколько раз попробовала оттолкнуться локтями от прижимающегося тела и ударить в такт в верх груди или, лучше, по ненавистному лицу, по руки не отпускали и вот уже левая скользнула вверх и прижала ее голову к плечу, такому удобному, как для нее вылепленному, и надежному, и немного погодя, чутко уловив спад ярости, эта же рука мягко отвела голову в сторону, поддерживая ее ласково, как голову ребенка, и склонилось неожиданно помягчевшее лицо, и жесткие мужские губы несколько раз тихо коснулись уголков ее губ, и замерли посередине, постепенно обволакивая рот и высасывая остатки разума.
– Все-все, не сейчас, вечером, уходи, уходи, – он уже подходил к дверям, – водки возьми.
Ух, ух, ух – мерно били веники по красным барабанам спин и потом, подрагивая в ласковом массаже, растекались мелкой дробью – ша, ша, ша. О опять – ух, ух, ух – следующий!
– Поддай!
– О-о, хорошо.
– Побойтесь Бога, дышать нечем, – сдавленно сказал Анисочкин.
– А ты все равно дыши. Пар он и изнутри чистит, – ответил ему Манецкий с верхней полки.
– Ох, как пробило! – воскликнул Механик. – Пойду окунусь.
Несколько разгоряченных голых тел гуськом проскочили прихожую, на крыльцо, на мостки и веером, с визгом и брызгами, разлетелись в пруд.
– Хороша водичка!
– Да под такую баню можно и похолоднее.
– Айда назад.
И все по новой.
Лишь Като и Анисочкин не принимали участия в этих игрищах и яростно скребли себя.
– Темно. Ничего не видно, – возмущался Като.
– А, может быть, это к лучшему. Чего на свою грязь смотреть, расстраиваться. Ты бы попарился, Като, – призвал его Сергей.
– Я уже попарился, сколько можно.
– Не по-людски как-то, до первого поту – и сразу к шайке. Ты бы в пруд окунулся, все воды больше.
– Озолоти – в пруд не затащишь! Холодно!
– Так у вас в Грузии речки горные еще холоднее.
– У нас в Грузии умные люди живут, старики говорят: речки для форели, у нее кровь холодная. А у меня – горячая!
Анисочкин
