конечно, ничего в христианстве не понимаю, – встрял Северин, – но даже мне кажется, что все это отдает какой-то ересью.
– Женечка, будьте осторожнее с ярлыками, ересь – это костер, а здесь мы имеем дело с неортодоксальным христианством. Федоров ничего не изобретал, он последовательный воскреситель, он и здесь воскресил некоторые старые идеи, бытовавшие на заре христианства, немного переставив акценты. Весьма, надо сказать, удачно. Он, например, перевел Апокалипсис в разряд антиутопий. Катастрофа конца света – не фатальная, предписанная Богом развязка, а один из сценариев развития событий в том случае, если человечество будет упорствовать в безверии, злобе и разврате. Апокалипсису противостоит апокатастасис, всеобщее спасение, опять же один из сценариев развития событий в том случае, если человечество выберет дорогу веры, добра, любви. Обратите внимание – всеобщее спасение! Это не Федоров выдумал, он только воскресил идеи александрийской школы, Оригена, Климента Александрийского, святого Григория Нисского, которые жили в третьем-четвертом веках.
– Ладно, пусть не ересь, но все равно это одна… – Северин чуть запнулся, подбирая слово, желательно, не очень обидное, – философия. А я…
– … человек практический, – рассмеялась Наташа.
– Именно! – улыбнулся ей в ответ Северин. – И меня в первую очередь интересует, как это воскрешение можно осуществить? В этой философии есть на этот счет какие-нибудь указания?
– Понимаете ли, Женечка… – начал Биркин и остановился, на минуту задумавшись, потом продолжил: – В чем принципиальное отличие учения Федорова от подавляющего большинства других философских систем? Идеалом всех философов было и есть построение законченного мироописания, отвечающего на все вопросы бытия. Федоров же дает направление общего движения, полагая и даже уповая на то, что в процессе этого движения человечество дополнит его систему, а наука – он верил в науку! – найдет методы практического решения провозглашенных им в общем виде задач.
– Да и странно было бы ожидать от философа, жившего в конце девятнадцатого века, готовых рецептов, изложенных к тому же в научных терминах нашего времени. Его рассуждения по необходимости недалеко ушли бы от воззрений Григория Нисского, который, напомню, жил в четвертом веке от Рождества Христова. Пусть тело умершего, говорил тот, абсолютно разложилось на самые простые частицы, уходящие в различные стихии, но сами эти частицы не могут исчезнуть, ибо ничто в мире не уничтожается. Обратите внимания, для того времени мысль революционная, ее и во времена Федорова не все освоили, не говоря уж о современных студентах. Но вернемся в четвертый век. Каждая из этих частиц, по мнению святого, отмечена особой печатью личной принадлежности тому или иному человеческому организму. Печать эту накладывает душа, в представлении святого субстанция понятная и простая.
– Сейчас это кажется, мягко говоря, наивным. Мы бы говорили о генетическом коде, квантах сознания, биополе,
