в лечебницу.
А что за женщина, с которой он жил после смерти жены? – Да одноклассница его бывшая. У них в школе ещё роман был. Врачом работает. В областной больнице. Фамилия? Да тут телефон её записан. На всякий случай. Он ведь у неё жил.
– Её нет. Мама умерла. Приехать? Зачем? Впрочем, всё равно: приезжайте… – отрешённый мужской голос диктовал адрес.
#
На столе валялась смятая бумажка. Типичный почерк врача. Парень даже не стал её прятать: кто поймёт такие каракули? Но я разобрала:
«Долгие годы мы возводили фундамент нашего будущего счастья. Он женился на богатой. Я его убедила это сделать. В результате брака и рождения общей наследницы, богатства двух семей объединились. С каждой смертью очередных родственников доля в наследстве росла. Трупы были не криминальными. Я же врач. Всегда вводилось вещество, не оставлявшее следов. А эта девка узнала. Как – не знаю. Она не должна была жить. Но почему-то умер он. Похоже, она что-то заподозрила и опередила. Но ненадолго. А теперь и мне жить незачем. Прощайте. Мёртвые срама не имут».
#
А теперь мы просто плачем. Я и осенний дождь.
ЗА СТРАНИЦАМИ РОМАНА
(легенда)
На фоне арестов и расстрелов, жизнь Михаила Булгакова в литературе и просто жизнь казались весьма благополучными. Даже Сам ему благоволил. В отведенных рамках, конечно.
Но Автором №1 он признан не был: ни критиками, ни коллегами, ни читателями. Болезненный, он чувствовал приближение смертного часа. Это состояние особенно обострялось осенью, которая с каждым днём отнимала надежду и жизнь, – по кусочку, как по листочку. Он готов был кричать от отчаяния, он ясно видел, как перед ним разверзается пропасть небытия. Он не стал автором шедевра. Не стал, говоря привычной ему масонской терминологией, Мастером.
Однажды, когда он метался в горячечном бреду холодной ноябрьской ночью, перед ним возник образ Мефистофеля – с проникающим в душу взглядом и тонкой улыбкой. Булгаков в ужасе проснулся. Вытер холодный пот со лба, выпил воды и принял лекарство.
Связь с потусторонним миром была не чужда ему. С молодости он увлекался спиритическими сеансами. В кругу богемы в почете были натурфилософия и всякие магические примочки. Но сколь страшен был огонь, что полыхал в глазах у обитателя преисподней! Как будто жгли огромный ворох опавших листьев.
Он продолжал писать.
Но Книга – та единственная, которая обессмертит его имя – не получалась.
В задумчивости теребил он корешок книги «Фауст». Почему-то вдруг захотелось ее перелистать…
Все чаще в минуты отдыха, а то и работы, всплывали в его сознании то образ Фауста, то Мефистофеля. В ушах гудел бас Шаляпина: «На землеее… весь род людскооой…»
Вдруг возникла заминка с постановкой
