все мы смертны. Да, все мы однажды превратимся в прах. Да, ничего после смерти не будет и не надо обманывать себя лживыми надеждами.
Но зато есть объективная жизнь, есть земная действительность, в которой ты человек, гражданин и профессионал своего дела. Отбрось страхи и нытьё, живи полноценной жизнью человека труда, люби и совершенствуйся. Жизнь коротка, но этим и прекрасна. Есть настоящее – и ничего более.
Ясное, отчётливое понимание своего места и роли. Никаких отслоений и надстроек. Никаких иллюзий.
Советский атеизм могуч и величественен. Он устранил Бога и поставил на его место человека – ни одной вшивой религии даже близко не удалось достигнуть таких высот.
Он правдив с человеком, он рассматривает его как равного партнёра. Как сильного и ответственного индивида, который не позволяет себе погрузиться в лживые переживания и неврастеничные страхи.
Советский атеизм прекрасен, потому что он освобождал для человека божественную власть. Он освобождал человека от рабства.
Никто не стоит над тобой, говорил он. Ты никому не обязан подчиняться в своём жизненном выборе. Ничего скрытого не существует, жизнь – вот она: то, что ты видишь перед собой!
Я ни секунду не сомневаюсь, что рано или поздно, под каким угодно названием и соусом советский атеизм возродится, потому что для смелого и ответственного человечества нет ничего лучше в качестве коллективной умственной и психологической ориентации.
Только убеждённые атеисты могут покорить дальний космос и найти человеку убежище на других планетах при неизбежном капуте Матери-Земли.
Есть ещё атеизм индивидуальный, но это несколько другое. Это смелый и ответственный выбор, но эта некая обособленность, а по нынешним временам даже бунт. В нём нет могучей коллективной организации, а потому по большому счёту он не приносит утешения.
Ныне я индивидуальный атеист, но чтобы прийти к этому состоянию, мне пришлось преодолеть несколько самых полярных стадий.
Советский атеизм был возвышен и правдив, а потому он не пытался избавить человека от страха смерти. Наоборот, он старался примирить его с неизбежным концом. Он хорош для сознания взрослого, но детское – моё ранимое сознание – он не защитил. Где-то в семь лет осознание смерти накрыло и расплющило меня.
Я отчётливо помню те сумасшедшие истерики, тот дикий страх смерти, которые переживал наедине с самим собой.
Лето 1982 года, через два месяца мне в школу, а из детского сада я уже выпустился. Стоит лето, самая нехорошая пора для крепости нервов, я один в нашей однокомнатной квартире на проспекте Химиков, 70г. Она на первом этаже и угловая – только моему бестолковому папашке могли дать такую. Потом появился второй ребёнок, мой брат, и жизнь в микроскопической однокомнатной квартире вчетвером стала совсем весёлой – но речь сейчас не о том.
Просто я понял, что однажды умру. Что меня когда-то не станет.
