странно было от «никакого» дня вообще чего- либо ожидать. Выходит, с возложенной на него миссией он справился на отлично.
К пятнице Антон до такой степени заморочился, что завалил «целый четвертной» диктант. Конечно, никто тут же в классе диктанты не проверял, тем более труды отдельно взятого нерадивого, обремененного «неудобоворимым». Оглашение приговоров ожидалось не ранее следующего вторника, однако Антон в делах этих скорбных был большим докой и редко обманывался. Лишь раз, если быть совсем точным. Тогда их училку в подъезде ограбили. Вырвали из рук сумку с зарплатой за месяц и всеми тетрадями. Понятно, что за деньгами шпана охотилась – на кой черт им чужие ошибки? Грабителей, кстати, быстро нашли и даже часть денег пострадавшей вернули, а вот школьникам амнистия вышла, потому как тетради пропали бесследно. Старший Кирсанов – Герман Антонович – по этому поводу заметил с усмешкой, что в милиции тоже люди работают, но Антону не сразу хватило смекалки сообразить – к чему это он, решил, что отцовская похвала касалась скорой поимки злодеев. Позже, когда до него дошел смыл отцовской реплики, проникся уважением к милиции за неожиданное благородство и даже подумал, а не податься ли самому в ряды защитников граждан? «Буду шпану истреблять и тетрадки на свалку выбрасывать. Хорошее дело, нужное людям!» Но душа скукожилась и не пожелала откликнуться с таким же жаром, с какими отзывалась на шанс стать душой моряка или, положим, космонавта, и Антон благополучно забыл о мимолетном порыве.
На сей раз вероятности избежать «пары» по русскому не было никакой, что не могло не расстраивать. И расстраивало. С другой стороны, причина неизбежного ее появления в дневнике Антона Кирсанова была в кои-то веки (по самому Антону Кирсанову) оправданной и весомой: ни много ни мало, о судьбе речь, обо всей будущей жизни! «Такие двойки. Таких двоек еще поискать. Это ого-го какие двойки!» – нечетко, но бравурно сформулировал он свое отношение к предвиденному результату, по ходу прикидывая, насколько такой подход может быть понят и верно оценен родителями. Так ли уж велика его вина в том, что во время диктанта о Володе Дубинине, пионере-герое, а не «жопе», как внук Антон, залетела в его душу стая сомнений? Ну а дальше – наглые, не желающие замечать ни запятых без надобности, ни иных заблуждений по части правописания, они принялись самым хамским образом обживать территорию, гнезда вить:
«А что будет, как ошибусь и не отличу «неудобоваримое» от, скажем, пацанской верности круговой поруке? – терзался Антон, бездумно, механически выводя слова, доносившиеся до него со стороны учительского стола. – Лишу себя с кондачка, разом, всех самых завидных доблестей, без которых не видать мне ни авторитета, ни уважения среди сверстников? Завучу-то что. Ей вон все тридцать пять нащелкало, если не больше. Жизнь прожита. Диктуй себе диктанты – и всех забот. К тому же – целый за- авуч! Не фунт изюму. А мне, между прочим, с одноклассниками не год и не два кандалами вместе за партой греметь! Мне без авторитета – никак, труба без авторитета».
Когда прозвенел звонок
