Хотя Гитлер продолжал настаивать на том, что оккупационные силы должны были распространять «террор, который сам по себе отбил бы у населения всякое желание оказывать сопротивление», а командиры армии на местах несли личную ответственность за исполнение указа, на деле (что подтверждал даже маршал Паулюс, явившийся на Нюрнбергский процесс в качестве свидетеля обвинения) приказ не выполнялся из-за негласного сопротивления генералов. Генералы Остер и Бек, одни из главных заговорщиков 1944 г., при обсуждении указа с фон Хасселем сошлись во мнении, что «волосы встают дыбом, когда видишь неопровержимые доказательства… систематического превращения военного права в отношении завоеванного населения в неконтролируемый деспотизм – насмешка над законом как таковым».
Фон Тресков, блестящий молодой офицер оперативного отдела штаба группы «Центр» (а позднее лидер антигитлеровского движения), убедил своего командира подать протест в штаб армии. Другие генералы поступили так же. Продолжительная враждебность военных вынудила Кейтеля издать секретный указ, приказывавший генералам «уничтожить все копии… указа фюрера от 13 мая 1941 г.». Но он добавил: «Уничтожение копий не означает отмену приказа». Разрыв между политикой и практикой, а также между большим количеством генералов и послушных подхалимов вроде Кейтеля неумолимо увеличивался с началом Восточной кампании.
Предполагаемые наследники
Ранние замечания Гитлера навели всех на мысль, что каждый из трех основных претендентов на наследие Востока – Розенберг, Гиммлер и вермахт – получит долю в будущей администрации, причем основная тяжесть ляжет на гражданское население, а вермахт и СС будут выполнять конкретные, ограниченные функции. Однако вскоре стало очевидно, что на фактическое разделение власти влияли многочисленные интриги между конкурирующими группами. И жертвой этих интриг почти всегда был Розенберг.
Большую часть времени находившийся за кулисами Мартин Борман придерживался позиции, которую он мог продвигать, пользуясь своим авторитетом у Гитлера. «Злой гений Гитлера», «Мефистофель фюрера», «коричневый кардинал» – эти и подобные эпитеты отображают мнение других немецких лидеров о Бормане. Как и у Гиммлера, у Бормана тоже была своя личная империя – аппарат нацистской партии, – но он не был скован такими вещами, как преданность великой цели Гиммлера, соблюдение самодельных «принципов» Розенберга или традиции и щепетильность армии. Старательно скрываясь за кулисами, он был откровенным сторонником макиавеллизма, безудержным в своей ярости по отношению к любому, кто активно или пассивно стоял на его пути.
Борман презирал Розенберга как витавшего в облаках мечтателя и считал само собой разумеющимся, что Розенберг должен был быть использован в его (Бормана) интересах. Поэтому Борман был претендентом совсем другого кроя – эффективным, и не из-за какого-то его официального статуса в восточных делах, а из-за авторитета, которым он пользовался у самого
