следующих двух минут Анатолий рассказал, что он преподаватель в университете, едет в Санкт-Петербург защищать докторскую диссертацию и, неожиданно, про свой взгляд на внешнюю политику России.
– Да где это видано, чтобы русский человек отступил перед такими негодяями! – разошелся Анатолий.
– Не знаю, что там русский человек, а я бы сына своего на войну не отдала, – вдруг включилась в разговор Вера, до этого все время молчавшая.
Тут к ним подошел один из хмурых мужчин, которые все это время молча пили водку за соседним столом. Он обратился к Анатолию:
– Слышь, академик, ебало завали. Че к бабе пристал?
– Позвольте, уважаемый, – торопливо и испуганно начал Анатолий, но его тут же перебили.
– Я те ща позволю, блять. Встал и вышел! – угрожающе произнес мужчина.
– Да как же это не по-людски…
– Встал и вышел, блять!
Тут и второй мужчина подключился с соседнего стола:
– Э, ептать, те че, не ясно сказано?
Анатолий удалился, забрав с собой бутылку. Мужчина вернулся к своему товарищу за стол, и можно было расслышать, как он сказал ему: «А бабенка-то ничего.».
Вера сделала вид, что не заметила и продолжила читать.
Я сразу понял, что влюбился, но не сразу понял, что пропал. Помню все искал встречи с тобой, пытался общаться. И ведь ты не отталкивала меня, хоть и сразу все поняла, наверное. Но и никогда не подпускала ближе. Я даже до френдзоны не добрался, хотя сам виноват, слишком гордым был.
Но что-то у нас все-таки было… Помнишь, вы меня позвали диски юзать? И я пришел и ничего об этом не знал. Я спросил у тебя: «А что будет?», я боялся, что как с травой получится. А ты сказала: «Тебе просто будет хорошо, поверь.», и я поверил. Ты не обманула, было хорошо, было безумно, невероятно, потрясающе хорошо. Я и не подозревал, что можно так себя чувствовать. А потом все танцевали и обнимались, и я танцевал с тобой и обнимал тебя. И так просто это было, я ничего не боялся, и ты была так нежна со мной.
А потом все кончилось. И между нами снова оказалась пропасть, еще шире, чем раньше. Тебе было стыдно, а я не знал, как с этим дальше жить…
По щеке у Веры потекла слеза, и она быстро смахнула ее. Несколько минут она сидела, закрыв лицо руками, но не плакала, а только тяжело дышала.
Парни, сидевшие в другой стороне вагона, вдруг громко расхохотались своими высокими молодыми голосами, и слышно было, как один из них сказал:
– Иисус по-любому был вмазанный постоянно. Типа, он такой: «Я вас всех люблю!», а ему апостолы: «Даже Иуду любишь? Его никто не любит! У него лицо предателя!», это, кстати, сказал апостол Физиогномикус. А Иисус, короче, такой: «Иуда, иди я тебя обниму. Иди сюда, хорошенький мой. Предашь меня, да? Все равно люблю.».
– А Иуда такой: «Иисус, ты че, педик?», – поддержал шутку второй парень, и оба снова звонко захохотали.
Пока
