/p>
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1
Если бы Борьку Данилкина спросили, отчего он решил стать актером, вряд ли бы он ответил что-то вразумительное. Он никогда не стоял на сцене. Не участвовал в самодеятельности. Иногда бренчал на гитаре, но это никак не приближало его к заветной цели. Пожалуй, его стремление выглядело странным. Впрочем, какая-то таинственная муть непреодолимым валом стояла у него в глазах, поэтому мать смирилась и обреченно сникла. Она была уверена, что из этой затеи ничего не выйдет.
Учился Данилкин неплохо, но и не слишком хорошо. На людях Борька стеснялся, краснел, старался не привлекать к себе внимания и не выделяться из толпы. Он ненавидел примерку одежды, обуви, стрижку, знакомства с незнакомыми людьми, а равно любые перемены в жизни. Всегда и при любых обстоятельствах Данилкин старался выглядеть одинаково. Прямая дорога Борьке была в сельскохозяйственный техникум. В крайнем случае, в педагогический институт. На исторический факультет. Или филологический. Чтобы продолжить не слишком удачные попытки Борькиных учителей донести сельским детям очарование истории и литературы. Но Данилкин решил стать актером.
Ранним июльским утром, когда птицы еще только начинали просыпаться и перед началом пения прокашливались и пропискивались, Борька надел пошитый к школьному выпускному вечеру костюм, спрятал в потайной карман выданные матерью семьдесят рублей, набросил на плечо дерматиновую сумку и вышел из дома. И когда солнце вскарабкалось над верхушками окружающих проселок елей, Данилкин уже пересек границу Московской области. Дошел до узкой бетонки. Дождался одышечного рейсового автобуса. Заплатил сорок копеек мелочи и через какое-то время оказался на станции. Вскоре подошла Конаковская электричка. Убедившись, что односельчан на сером перроне нет, Борька нырнул в вагон и счастливо проспал до Клина. Дальше электричка не пошла. Среди вываливших из вагонов пассажиров поползли тревожные слухи. Кто-то крикнул, что перед Москвой диверсия, взорваны пути.
– Олимпиаду пытаются сорвать, – флегматично отозвался вокзальный дворник. Данилкин судорожно трепыхнулся, метнулся к пешеходному мосту, выскочил на вокзальную площадь и, чувствуя спиной преследующую толпу, прыгнул в такси. Мечта стать актером таяла на дальних подступах. Внезапно Борька подумал, что ни за какие деньги не хочет вернуться обратно в совхоз, где мамка без сомнения уже раззвонила по всем переулкам, что поехал ее ненаглядный Боренька поступать в актерский институт. Обратного пути не было, поэтому Данилкин, не колеблясь, кивнул в ответ на требование заплатить двадцать пять рублей, отделил почти половину от имеющейся наличности и, откинувшись на просторном волговском сиденье, принялся мечтать о будущей жизни. Он ехал в Москву, ехал на «Волге», и даже преодолел первую трудность на пути к достижению фантастической цели.
Таксист высадил его в городе Зеленограде. Борька прыгнул в душный автобус, доехал до Речного вокзала, спустился в метро и вскоре уже звонил в дверь двоюродной тетки, у которой должен был переживать абитуриентский период. Тетка, румяная уроженка астраханского края, расцеловала его в пыльные щеки, накормила, напоила чаем с вареньем, определила для проживания комнату уехавшей на лето дочери и заторопилась в ночную смену. Уходя, она погладила Данилкина по голове, как гладят не шибко страдающих, но вместе с тем неизлечимых, а, следовательно, безнадежных больных, вздохнула и, пришептывая «Ой, ты горе наше, горе, бестолковый мальчик Боря», хлопнула дверью. Данилкин послонялся по квартире, покопался на книжной полке, выудил из хлебницы батон, распустил его вдоль, густо намазал сливочным маслом, набросал сверху диковинной черной икры, которой в теткином холодильнике обнаружилась почти полная литровая банка, и уселся у телевизора. Начиналось все очень неплохо.
2
Путеводной Борькиной звездой был Всесоюзный Институт Кинематографии, потому как мечты Данилкина радужными миражами стояли в области «главного из искусств». В театре Борька никогда не был, хотя и прочитал о нем все, что нашел в сельской библиотеке, начиная от томика Станиславского и заканчивая воспоминаниями о Михаиле Чехове. Но театр оставался миром непознанным и непонятным. Кино же было вещью простой, очевидной и ослепительно яркой. Яркой и манящей. Однако Борька не считал себя мотыльком, пытающимся пробиться сквозь стекло лампы накаливания. У его мечты были крылья. Или сердце. Но об этом после.
На следующий день Данилкин выбрался из метро, обогнул ВДНХ, замедлив шаги у «мосфильмовских» рабочего и колхозницы, с придыханием миновал киностудию имени Горького и вышел на улицу Вильгельма Пика. ВГИК показался ему серой громадой. Широкие ступени сбегали к тротуару, сверкающие машины стояли у края проезжей части, красивые люди входили в большие тяжелые двери и выходили из них. Борька попытался поставить на нижнюю ступень ногу, что-то внутри щелкнуло, нога задрожала и не поставилась. Данилкин сделал еще две попытки, но какая-то пружина у него внутри соскочила со своего посадочного места и не давала
