Черных сейчас как собак нерезаных. Шлюх тоже. Невелика потеря, честное слово.
– Ты страшный человек, Олегыч.
– Это ты меня еще после трехдневного запоя не видел. Кстати, о запоях. Не знаешь, что можно теще на день рождения подарить?
– Домик где-нибудь в Псковской области, чтобы поменьше маячила перед глазами. Там за сто тысяч можно нормальный взять… А где Марк?
– На кухне сидит, если ожил. Припадочный, мать-перемать. Кстати, пока он единственный подозреваемый… Чего смотришь? Может, дело было по-другому? Проводил Вахрушеву в квартиру к Гамидову, сидел под окнами в машине, свечку держал. Ну и взревновал внезапно. Может, услышал, как любовница его под черным кричит… Соседи говорят, шумно у них тут было. Или еще что. Он же на голову больной – кто знает, что он может придумать. Вошел и грохнул их обоих из «плетки». А потом – инсценировка приступа. Или настоящий приступ. Достоевского читал?
– Про отцов и детей который? Давно, в школе… Олегыч, хочешь сказать, что Марка таскал с собой «волыну» да еще – с глушителем? Как-то несерьезно, смешно.
– Несерьезно, – согласился Артемьев, – но не смешно. Ну, это я так, в порядке рабочей версии… На самом деле, думаю, дело в даге. Кстати, нашли у него тут дерьмо. Метод как раз. На раковине стоял – прямо как соль для ванной, целый пакет. Принимал его черный сам или для шкур держал, или там на продажу, хрен поймешь. Вены у него, во всяком случае, чистые. Эксперты сделают анализы крови позднее… – Он помолчал. – Вот еще что… Черному отрезали палец – большой, на правой руке. Уже после смерти. Ни сам палец, ни чем его резали, не нашли. Вот скажи, на хера он кому-то нужен?
Миха удивился:
– Палец отрезали? Зачем? – он вдруг оглянулся, будто тот, кто мог ответить на его вопросы, стоял у него за спиной.
– Ладно, надо идти работать, – сказал пожилой опер.
Он затушил окурок и через открытую входную дверь кинул его на лестницу, где стоял сержант и виднелась пара любопытных лиц то ли понятых, то ли просто обывателей. Артемьев еще раз покачал головой, пробормотал:
– В который раз жалею, что в свое время не поступил в педагогический. Сейчас был бы трудовиком. Или историком. Спал бы по ночам, два месяца отпуска летом, – и он пошел в комнату, откуда слышались голоса.
Миха открыл дверь на кухню, где было холодно из-за открытой форточки. Запах пороха, висевший в квартире, на кухне почти не ощущался. Или он уже привык? Возле старого обеденного стола, застеленного клеенкой – стандартная деталь интерьера недорогой съемной квартиры, – сидел Марк. Выглядел он куклой вуду, в которую воткнули гвоздь.
– Марка, – позвал его Костров.
Новопашин поднял на него глаза – не сразу, а с усилием, будто его взгляд весил центнер.
– Ты как, дружище? – спросил Миха.
Марк не ответил, только произнес:
– Как он прошел мимо меня?
– Кто?
– Убийца. Я же, считай,
