принялись собираться. Перед тем как привычно взгромоздиться в седло, сын божий долго наблюдал, как девка моет тряпки в громадном тазу. Потом взглянул на Мертвеца, улыбка разом сползла с губ.
– Домашняя, мягкая, как сдоба, – произнес он в ответ.
– Когда ты только с ней.
– Ты спал.
– Ходок, так запросто… тебе по другому делу в наемники идти надо.
Мертвец неожиданно улыбнулся по-настоящему. Нешироко, но от этой улыбки Пифарь даже вздрогнул, не чая увидеть подобное на лице наемника.
– Меня мать не рожала, – сказал он. – Врачи вынули, чревосечением. Зато не надо объяснять, как я появился на свет. Когда спрашивал, мать не врала про капусту, рубец показывала. – Пифарь улыбнулся следом.
– А у нас считается, такие и вовсе не рождены, и гражданства ты бы не получил, – посмеиваясь, произнес пророк.
– Еще считалось, такие долго не живут. Потому в республику и перебрались, думали, я года не протяну, а в наших краях считалось, что только ребенок держит брак, без него супруги должны разойтись. До меня у матери имелось трое детей, у отца еще четверо, оба в летах, за тридцать, куда там еще. Родили, не без помощи врачей из Урмунда, туда ж переехали. Там я и поступил на службу. Забавно все это.
– Не знаю, что забавного…
– Да все. Мы с тобой, – он все еще продолжал улыбаться, но лицо потемнело. – Два мертвых, не могущих найти пристанища. Ты спешишь до места покоя своего, я ищу, как за тобой отправиться. Хотя и знаю, не выйдет, – улыбка погасла вовсе. – Всегда знал, когда меня убьют, не первый раз, вот сейчас чувствую, обойдется.
– А про меня? – не выдержал Пифарь.
– Нет, ничего. Когда соглашался с квестором, хотелось посмотреть на сына божия. Они ныне в редкость. Мне рассказывали, лет сто назад, двое посланников не поделили меж собой время и место. Сошлись в кулачном бою, со товарищи. Знатная драка, говорят, случилась, у стен прежней столицы. Горожане смеялись, деньги ставили, грязью кидались. Что твой отец небесный о них говорил? – пророк, не ожидавший ответа, вздрогнул.
– Ничего. Он всегда обо мне и себе, о нас, об учениках моих и то мало. Я давно думаю… я не первая его попытка. Может, последняя. Вчера подумал, последняя. Потому и боюсь провалить предназначение.
– Слушай, а как же ты не побоялся вначале, когда о нем только узнал? Обычный горшечник, уже немолодой, да вдруг – пророк, идущий на смерть во имя новой веры.
– Как не бояться, боялся, конечно. Не то слово, сколь сильно. Земные мои родители, братья, сестра, все отговаривали, но разве я слушал их?
– Мать тебе не призналась, что грешила.
– Не знала она. Никто не знал, кроме небесного отца моего. Он столько лет держал меня в неведении, иссушая душу, и только так смог достучаться. Когда полжизни пропущено впустую. Это страшно, тридцать пять
