ейная перевязь перекрещивались у него на груди. Надвинул на лоб круглую форменную шапку с жестяной бляхой и, закрутив на руку нагайку, вскочил на своего Серого.
– К вечеру возвращусь! – крикнул он своей Харитине, поправляясь в седле и забирая в левую руку поводья.
– А ты, батя, обещал взять меня с собой! – обратился Тимоша, держась за его стремя.
– Ну, ладно, ладно! Ужо, в другой раз… – промолвил лесник, с добродушной улыбкой посмотрев на белокурую головку своего сынишки.
– А синицу привезешь? – приставал мальчуган.
– Где ж я возьму для тебя синицу! Теперь синицы разлетелись! – ответил Григорий, заворачивая лошадь от крыльца.
– Ну, вот ты какой! – надув губы, протянул Тимоша, неохотно оставляя стремя.
Григорий мелкой рысью направился по дороге в лес и скоро скрылся в зеленой тени развесистых деревьев.
Григорий Гурьянов – отставной солдат, гвардеец, высокий, видный, молодец собой и прекрасный наездник – уже пятнадцать лет служил лесником в казенной Карачановской даче. Дело его заключалось в том, чтобы беречь, охранять лес от всяких бед и напастей – от вредных насекомых, от пожара, от порубщиков. Каждое воскресенье он должен был ездить к лесничему верст за двадцать пять, в большое село Карачанов Лог, и доносить о том, все ли благополучно на его участке. Если на деревьях появлялось какое-нибудь зловредное насекомое, Гурьянов немедленно давал знать о нем лесничему; если в лесу случался пожар, он опять извещал о том лесничего и сельские власти соседних деревень, и те отряжали крестьян для тушения пожара.
Главные же хлопоты у лесника были с порубщиками. Зимой безлиственный лес, засыпанный снегом и увешанный серебристым инеем, стоял тихо, неподвижно, как заколдованный, и стук топора издалека был явственно слышен, и порубщика было легко накрыть. В летнюю же пору, когда лес шумел при ветре, до него трудно было добраться. Застав крестьянина за рубкой казенного леса, Гурьянов должен был отнять у него топор как видимую улику преступления, заметить порубленное или уже сваленное дерево и о происшедшем донести лесничему. Терпел он, терпел, да однажды тяжела показалась ему такая служба. И в одно из воскресений он заявил лесничему о своем намерении оставить службу. Лесничий очень ценил исполнительного, расторопного лесника, представлял его к наградам и теперь был немало удивлен его неожиданным заявлением.
– Что ж так, Гурьянов? – спросил его лесничий. – Почему тебе вздумалось уходить?
– Тяжело, ваше благородие! – смутившись, ответил лесник.
– Как так – «тяжело»? Отчего же? – переспросил лесничий.
– Вон того мужика из Ахматовки оштрафовали… Мужик-то ведь совсем разорился. Смотреть на них жаль, ваше благородие! – говорил Гурьянов, по старой привычке стоя навытяжку перед начальником.
– Ну, Гурьянов! Не мы с тобой законы пишем, не мы за них и в ответе! – сказал лесничий.
– Точно так, ваше благородие, – почтительно отозвался Гурьянов, – а все-таки…
– Ты уйдешь, на твое место поступит другой, – заметил лесничий. – Может быть, навяжется какой-нибудь недобрый человек, пьяница, взяточник, вор, начнет притеснять. Крестьяне-то взвоют от него! Есть ведь такие лесники. За всеми, брат, каждый час не углядишь.
Стал лесничий уговаривать Гурьянова не бросать службу – и уговорил.
Служба лесника была не только беспокойная, но и опасная. Пойманный и оштрафованный порубщик имел возможность жестоко отомстить, спрятавшись в засаду. Гурьянов мог натолкнуться на целую толпу нарушителей, – его могли избить и даже убить до смерти. Голодные люди отчаянны и злы.
Гурьянов за свою многотрудную службу получал небольшое жалованье и имел даровую квартиру – избу. При избе находился довольно просторный двор, обнесенный сараями и высоким плетнем, с крепкими тесовыми воротами. Высокий плетень и крепкие запоры были нужны для защиты от волков. Вокруг избушки, на все четыре стороны, расходилась глухая, дремучая лесная чаща, – и волки, особенно в зимнюю голодную пору, с ранних сумерек и до солнышка сновали около жилья лесника, жалобно порой завывая. Серые были иногда до того дерзки, что, пробегая по снежным сугробам около хаты, заглядывали в оконца и чуть не тыкались в них мордой. В таких критических случаях Медведко – черная косматая собака лесника – забирался в сенцы и, чувствуя себя в безопасности, грозно рычал и лаял на незнакомых пришельцев.
У Гурьянова, кроме лошади, была еще корова, десяток овец и несколько кур.
Поселки лесников называются «кордонами». Тот поселок, где жил Гурьянов с семьей, назывался Липняговским кордоном.
В течение пятнадцати лет Григорий и его Харитина так сжились с своей избушкой, так привыкли к своему лесному житью-бытью, что им уже казалось, что и на свете нет ничего лучше и краше Карачановского леса и их
